– А раздели-то зачем?! – мрачно спросила Морна, разум которой все больше очищался от одури. – Почему я голая?! Если кто попробует ко мне прикоснуться – шею сломаю!
– Рыбонька… Не будем мы тебя касацца! Яж тебе чо толкую? Ты – боец. Тебя другие будут касацца! Палками, железками всякими острыми. А ты не давай себя касаться, сама их бей! И проживешь подольше. А раздели тебя потому, што народ любит зрелища, и нет лучше зрелищ, чем голая баба с сиськами, катора скачет по арене! Оооо! Они тебя точно полюбют, обещаю! И вот чо, подруга – старайся, штоб красиво было! Может, тебя кто и выкупит! Богатей какой-нибудь! Или еще чо… тут оставят, при ямах. Будешь как мы!
– Что тут будет происходить, расскажете? И кто вообще вы такие?
Морна спрашивала и осматривала камеру – маленькая камера, ничего особенного. Дверь с одной стороны, дверь с другой. (Две двери в одной камере?!) Вода журчит у стены, струйка льется – все, как обычно в темницах где бы то ни было. Все эти тюрьмы строили будто по одному проекту – раз кто-то придумал, вот и строят сотни, а то и тысячи лет именно так. Только вот ДВЕ двери.
Топчан – каменный, крытый соломой – больше ничего. И цепи – на ногах, на руках – браслеты, замки. Не побежишь, не набросишься! Кошмар…
– А чо тут хитрого-то? – ответил на вопрос тот же мужчина. – Выведут тебя, милая, на арену, снимут с тебя цепи. Возьмешь оружие и будешь драться. Входят двое – выходит один. Входят трое – все равно выходит один. Всяко быват, ага. Но главное – ты должна убить все этих придурков или сдохнуть. Другого не будет.
– А если откажусь? Откажусь убивать?
– Тогда тебя будут учить. Крепко учить. И в конце концов ты все равно будешь драцца! Только ужо помятая. Тебе это надо? Да ты наплюй – думай токо о себе! Убьешь – и живешь. Не убьешь – умрешь! Тут все просто! Выживешь – тебя подлечат, и снова в бой. И каждый раз новые, каждый раз другие – даже интересно! Кормят тут хорошо, сама увидишь. Мыцца – вона, вода. Там же и гадишь. В тюрягах была? Нет? Ну, вот везде одно и тож. Кто мы? А мы такие же… были. Только заслужили, чтобы нас оставили работать тут. Преступники мы. Что сделали? А тебе разница есть? Наплевать – чо мы сделали. Уже и не помним… хе-хе-хе… Ну ладно – воду пей, вот тут, в ведре – тебе баланда, мясо, лепешка. Ешь, сил набирайся – вечером выйдешь на арену. И вот исчо – не вздумай на служителей накинуцца, бежать попытацца – будет очень больно и плохо. Точно тебе говорю, сам на своей шкуре испытал. Вишь, морда какая стала!
– Погоди! А где мой… друг? Ну тот, кого со мной привезли? Высокий такой, худой, со шрамом?
– Тут где-то, – надсмотрщик пожал плечами. – В другой камере. Вас таких дохрена, где за всеми-то уследишь. Мож, и увидишь его еще. Только не советую видеть. Если ты его увидишь, только на арене. А значит – должна будешь его грохнуть. Или он тебя. Тебе это надо? Дружок твой, да? Сочувствую. Забудь. Тебе у тебя нет никакого дружка, нет никакой жизни, кроме той – что здесь. И… вот что – захочешь мужика, ты мне скажи… Я так-то умею баб ублажить, ага! Только свистни! Нет – я по согласию, ты не подумай! Женщины же тоже хотят! Мож, еще больше, чем мущины, ага!
– Вали отсюда! – Морна скрипнула зубами, и надсмотрщик вздохнул с сожалением:
– Ну нет так нет! Чего сердицца? Было бы предложено! А то подумай, а? Ведь никого больше, кроме меня с напарником, не увидишь! Ежели токмо на трибунах! Зрителев! Так что не теряйси! Хоть перед смертью мущинского твердого попробуешь, вспомнишь!
Морна рванулась, гремя цепями, надсмотрщик на всякий случай отшатнулся и укоризненно помотал головой:
– Дикая еще. Ну, ничего… Обживесся, потом сама бушь просить, чтоб я тебя трахнул! А я еще посмотрю, уступить али нет! Пошли отседова! А ты жри, жри, сил набирайся! А то кожа да кости! Баба справна должна быть!
Мужчины ушли, Морна осталась сидеть на топчане. Ее мутило, справившись с очередным приступом тошноты, она пошла к струе воды. Сунула под ледяную струйку затылок, вздрогнула от колючего холода, вгрызшегося в голову, но стало полегче.
Потом она пила – долго, стараясь греть воду во рту, – слишком холодная, не хватало еще застудить глотку. Теперь ей нужны все силы и все умение, чтобы выжить. Выжить, несмотря ни на что. Морна знала, что мало кто может противостоять ей в открытом бою, если условия будут равными, но также она знала, что в таких поединках устроители имеют гнусную привычку уравнивать шансы бойцов разными подлыми штучками, ставя сильного бойца в заведомо неравные условия с противником. Ведь если он будет всегда выигрывать – кто станет делать ставки против него? Где окажется интрига? Азарт? Нет, честный бой не для бойцовых ям. Это на арене Острова бились не до смерти, и если противник не мог продолжать бой или сдавался – его не убивали, а лечили, и он мог снова выходить на поединок. Там все арены принадлежали государству, и бой был более-менее честным. В бойцовых ямах подпольных тотализаторов правил не было никаких. Кроме одного – убей или будь убитым.
К слову сказать – в Эорне не было ни арен, ни бойцовых ям. Там все решалось в поединках чести. Ямы – это бесчестно, это для глупых грязных мужланов, не знающих самого понятия «честь».
Через час более-менее пришла в норму, сильный, тренированный организм как мог справился с последствиями наркотического отравления. Голова еще слегка кружилась, слабость трясла руки, но мысли стали более-менее ясными и четкими, не расползаясь по уголкам мозга и не убегая в норы, как мыши. Теперь можно было обдумать все как можно детальнее. А параллельно – забросить в урчащий желудок что-то из корма, который прислал своему разумному животному новый хозяин.
Новый, точно, Ульдир продал их с Ресонгом в бойцовые ямы.
Еда на самом деле оказалась на удивление сытной – здоровенный кусок мяса, густая похлебка с разваренными вдрызг овощами и какой-то крупой. В меру соленая и еще теплая – она пришлась как раз кстати. Желудок требовал пищи, и он ее получил.
Как отсюда выбраться? Цепи Морна уже попробовала порвать – бесполезно. Даже при ее недюжинной силе это было невозможно. Работорговцы умели усмирять своих рабов, и уж чего-чего, а о цепях позаботились как следует. Снять цепи, разомкнув замки, она тоже не может – нет ни магических способностей, ни инструментов, чтобы распилить либо вскрыть отмычкой.
Отмычкой Морна работать умела, но где бы ее взять в темнице Ямы? Оставалось только одно – пытаться вырваться в тот момент, когда цепи с нее снимут. То есть – во время боя, когда выведут на арену.
Не хотелось думать – как она это сделает. Не хотелось думать о том, что уж такой-то момент устроители зрелища точно предусмотрели – не дураки же они в самом-то деле? Главное, должна быть уверенность в своих силах – я самая сильная, самая ловкая, я все равно одержу победу! Я все равно вырвусь, чего бы это мне не стоило! И тогда все будет в порядке. Наверное…
Чего гадать – будет вечер, и будет дело. Выйдет на арену, увидит – как можно бежать. А до тех пор чего ломать голову?
Одна мысль беспокоила, одна страшная мысль – а что, если и правда ее выставят против Реса? Что тогда делать? Что она сделает в этом случае? И Морна не находила ответа. Ну – не было у нее никакого ответа, и все тут! Только ужас, холодящий живот, и надежда, истовая надежда что так не случится.
