Изабель и Дюраны провели остаток ночи у Хоффманов, а на рассвете вновь пришли на пепелище. Обугленный «скелет» дома уродливым силуэтом вырисовывался на фоне утреннего неба. От едкого запаха гари и дыма у них защипало в носу, заслезились глаза.
Миранда, всхлипывая, пробиралась между обломков. Луис застыл у ворот, не в силах двинуться с места.
— Все погибло, — шептал он. — Все, над чем мы трудились, поглотил огонь.
Изабель обняла Луиса за плечи. Ее тоже охватила боль утраты. Где-то здесь валяются обуглившиеся останки ее кровати, подоконника, на котором она так любила сидеть, мечтая о будущем, кладовой, где они с Ниной часто играли в детстве.
— Воспоминания не горят, — сказала Изабель Луису, стараясь ободрить и себя, и его.
Он кивнул, но оба они понимали, что среди золы и углей похоронено то, что уже не вернуть: две картины Альтеи, семейная коллекция рождественских елочных украшений, альбомы с вырезками и фотоальбомы, коробочка с детскими вещичками Нины, фотографии их сына Габриеля.
— Мы заново отстроим Ла-Каса. — Изабель попыталась взять себя в руки и вселить в Дюранов хоть какую-то надежду. — Вы с Мирандой уже не один год мечтали все здесь переделать и отремонтировать. Теперь для этого самое время!
— У нас нет денег, — с трудом вымолвил наконец Луис.
— Мы найдем деньги.
Когда Сибил принесла кофе и булочки, Миранда вспомнила, что Изабель сегодня должна лететь в Нью-Йорк.
— Я остаюсь, — решительно заявила девушка. — Я помогу вам все разобрать, буду заботиться о вас, поддерживать и ободрять.
Миранда порывисто обняла Изабель и с трудом улыбнулась.
— Если ты уедешь в Нью-Йорк, мы сможем поселиться в твоей мастерской. А там решим, что делать.
После мучительного прощания Изабель уехала, но перед отъездом в аэропорт нанесла визит Оскару Йонту.
— Может, я не вправе вас спрашивать, но не будете ли так любезны сообщить мне, была ли Ла-Каса застрахована?
Йонт что-то забормотал про секретность страховки. Однако на ее последующий телефонный звонок он ответил:
— Боюсь, ваши опасения, Изабель, были не напрасны. Ла-Каса застрахована на весьма скромную сумму. При сегодняшних расценках страховой полис не покроет расходы на восстановление дома.
— А сколько денег на моем счете?
— Нам удалось приумножить ваш вклад, — ответил он радостно. — Мы вернули всю сумму в пересчете на нынешний курс. Двадцать пять тысяч долларов.
Изабель печально кивнула. Двадцать пять тысяч долларов — это, конечно, много, но все равно недостаточно, чтобы восстановить Ла-Каса.
— Завтра вечером в Нью-Йорке открывается выставка моих работ. Не знаю, сколько мне удастся заработать от продажи полотен, но я все перешлю на свой счет. Присовокупите эту сумму к моему трастовому фонду и выпишите чек Дюранам. Причем они не должны знать, от кого поступили эти деньги. Вы меня поняли?
Когда самолет приземлился в аэропорту Ла-Гуардиа, Изабель чувствовала себя усталой и измученной. Она была просто не в состоянии встречаться с Джулианом в галерее, но понимала, что отказаться невозможно — он ведь столько сделал для нее.
В главном зале царил полумрак. Шесть ее утренних пейзажей освещались лишь несколькими лампочками. Посреди зала на деревянном полу она увидела столик, накрытый на две персоны. Мерцающее серебро, вспышки хрусталя, белоснежная скатерть и нежный фарфор, пышный букет из белых лилий, роз, ирисов и тюльпанов — все это вместе составляло великолепный натюрморт в приглушенных тонах. Из глубины зала доносился «Бранденбургский концерт» Баха.
Джулиан, весь в черном, стоял под аркой, ведущей в следующий зал. Скрестив руки на груди, он смотрел на Изабель так пристально, что она невольно смутилась.
— Мне хотелось, чтобы ты насладилась экспозицией в тишине и спокойствии, до того как начнется вся эта шумиха, — произнес он, протягивая ей руку и приглашая сделать обход галереи.
Картины Изабель разительно отличались от большинства художественных стилей конца семидесятых. Она не принадлежала к минималистам, на полотнах которых почти с фотографической точностью были изображены четкие решетки или голые поверхности. Ее нельзя было отнести и к неоэкспрессионистам, проповедовавшим искусство буйных эмоций.
Пейзажи Изабель производили то же впечатление, что и речь оратора, который добивается всеобщего внимания вовсе не тем, что старается перекричать других, — слушателей завораживает спокойная уверенность его негромкого голоса. Чарующие красотой полотна напоминали зрителю, что, несмотря на бытовые и политические катаклизмы, жестокость и наркотики, экологическую угрозу и опасные геополитические игры, в природе есть еще укромные уголки, полные тихой прелести.
Наконец Рихтер подвел ее к столу, усадил и расположился напротив. Словно повинуясь тайному сигналу, на пороге зала возникли два дворецких в униформе. Один из них принялся разливать вино, а второй — раскладывать по тарелкам копченую форель.
— За успех «Оды Эос», — провозгласил Рихтер, поднимая бокал, — и за расцвет твоей славной карьеры.
Изабель покачала головой, отерла слезы и рассказала ему об «Очаровании» и Ла-Каса. На лице Рихтера отразилось искреннее удивление и тревога.
— По дороге сюда меня мучили страхи и сомнения. Но великолепный обед, который ты устроил, выставка, твое участие — все это так много для меня значит!
Джулиан чуть подался вперед и взял ее руку в свои.
— Ты значишь для меня гораздо больше, — тихо произнес он. — Ни о чем не беспокойся. Я не допущу, чтобы с тобой или с твоими работами что-нибудь случилось. Со мной ты в полной безопасности.
Вечером следующего дня де Луна радостно приветствовала гостей, отвечала на вопросы и принимала восторженные похвалы. Изабель не верилось, что все это происходит с ней. Позируя фотографам на фоне своих работ, она, казалось, нисколько не волнуется, что отнюдь не соответствовало ее внутреннему состоянию.
Но она тревожилась совершенно напрасно. В самый разгар вечеринки Джулиан сообщил, что все ее картины нашли покупателей. Она плакала от радости, забывшись в его объятиях.
Позднее, когда они сидели за праздничным ужином в городской квартире Рихтера, Изабель слушала отзывы прессы, которые ей зачитывал Джулиан, и ее снова и снова охватывало пьянящее чувство победы.
«Картины Изабель де Луна возвращают нас к периоду расцвета классической живописи и вместе с тем знаменуют новую веху в развитии искусства», — писала «Нью-Йорк таймс». Ей вторили «Арт-ньюс» и «Нью-Йорк обсервер».
Всю свою жизнь Изабель ждала этого часа. До сих пор не верится, что ее мечты стали явью. И все благодаря человеку, который сидит напротив. Вот он отложил газеты и обнял ее. А уже через мгновение впился в ее рот жадным поцелуем. Изабель видела, как велико его влияние в художественных кругах, и теперь ей захотелось испытать, как велико его могущество в интимной сфере.
