Угодить Кириллу было не так-то уж и просто. То ли делала она все не достаточно хорошо, то ли полоса их совместной жизни была слишком тяжелой, а скорее всего, Кирилл был просто слишком избалован прежним комфортом. Валечка не могла понять, как можно не радоваться простым, но очень хорошим и полезным вещам, таким, как вкусная еда или удачная покупка. Каждый раз она откровенно радовалась маленьким удачам и искренне делилась ими с Кириллом. Так было и в этот вечер. Вся увешанная сумками и светящаяся от восторга Валечка ввалилась в комнату, восклицая:
– Представляешь, как повезло? Сегодня масло шоколадное выбросили, чай индийский в красивых банках и стиральный порошок финский – душистый такой! А я уже боялась, что не отоварю талоны на моющие средства и чай – март-то уже заканчивается. Сейчас белье замочу и чаю попьем!
Кирилл скривил губы и, презрительно посмотрев на нее, произнес:
– А что ты так веселишься, а? Тебе что, нравится такая жизнь?
– С тобой мне все нравится…
– А, ну-ну, с милым рай в шалаше… Слыхали…
– Зачем ты так, Кирилл?..
Как ни старалась Валечка, дни и вечера в ее жизни с Кириллом были переполнены бытовым убожеством и полными напряжения диалогами. Только ночи были другими – такими, как в первый раз, тогда на Приморской. На это время забывались тараканы, «солдатики», талоны на мыло. Это было время перемирия. В этой тяжелой войне по имени «быт».
Иногда обидные вещи, которые говорил Кирилл, настолько ранили Валечку, что ее охватывало чувство гнева. В эти минуты она ненавидела его. Иногда очень хотелось бросить ему вызов, сказать колкое слово, устроить «спектакль». Но каждый раз она понимала, что хочет быть только с ним, и что ничего с этим не поделаешь. Никакие амбиции, упрямство и обиды не смогут пересилить ее чувство. «Я влюблена, как последняя дура, – думала Валечка, – и он, кажется, понимает это. Но все равно скоро все будет хорошо. Кирилл – замечательный человек. Это просто обстоятельства его так угнетают. Но не вечно же мы будем жить в этом кошмаре. Жизнь наладится. Обязательно наладится».
Глава шестая Жертвоприношения
На улице бушевал снежный шторм. Серое небо рассекали белоснежные потоки. Серая оконная фрамуга с облупившейся краской обрамляла этот зимний спектакль. В серую алюминиевую миску, стоящую на кухонном столе, падали аккуратные оранжевые брусочки моркови, которую нарезала на терке Изольда Германовна.
– Для фигуры? – полюбопытствовал вошедший на кухню Гришка, указывая на морковь.
– И для нее, Гришенька.
– Ух ты! Стихия какая разыгралася-то! – воскликнул Григорий, выглянув в окошко.
– Да уж, – подтвердила Изольда Германовна, – вчера все таяло, а сегодня снова мороз.
– Такая погода наша ленинградская.
– Петербургская, – раздался из коридора угрюмый голос. – Город наш теперь Петербургом называется. Не привыкнуть тебе, что ли, никак?
Гришка обернулся и увидел Алевтину с большим тазом в руках, наполненным мутной водой.
– О, Алевтина, смотри – люди морковку едят для фигуры. Тебе тож надо пример брать. А то вон какую «мадам Сижу» себе отъела. – Сказав это, Григорий хлопнул соседку по грузному заду, облаченному в старые фиолетовые рейтузы.
От неожиданности Алевтина вздрогнула, расплескав часть содержимого таза на пол. Выругавшись и поспешно поставив свою ношу на плиту, она отвесила Гришке хорошую оплеуху.
– Вот тебе за «мадам Сижу». Умник какой. На себя посмотрел бы.
– Ой, тяжелая у тебя рука, баба Аля! – обиженно запричитал Григорий, держась за покрасневшую щеку. – Ты у нас не петербуржка, а медведица таежная…
– Петербурженка, – поправила его Изольда Германовна. – Правильно говорить – петербурженка.
– Спасибо, учту, – почтительно кивнув, произнес Григорий и тут же обратился к Алевтине: – А ты, баб Аля, петербурженкой-то себя ощущаешь?
– А то…
– Настоящие петербурженки слякоть на полу не разводят и двери за собой закрывают! – недовольно пробурчал Толька, заходя на кухню. – Я вон впотьмах в коридоре сейчас так чуть не нае… – Анатолий внезапно замолчал, заметив присутствие Изольды Германовны на кухне и, покряхтев с минуту, продолжил: – Чуть об распахнутую дверь я башкой не треснулся. И почему у тебя, баба Аля, тазы какие-то кругом стоят? И в комнате, и в коридоре.
– А потому что я себе шампунь купила. Импортный. Дорогушшый. Пахне-е-ет! – Алевтина мечтательно закатила глаза. – Моя бы воля, я б в него прям легла бы, и не вылезала бы. Но дорогой, зараза, говорю же. И потому я расходую его экономно. Сначала волосы мою, а воду мыльную не выливаю. Потом разогреваю и белье замачиваю. Потом жопу мою. Ну и, напоследок, опять разогреваю и чулки стираю.
– И какие же этапы вашего замысла вы уже успели осуществить? – пренебрежительно смотря на мутную лужу, поинтересовалась Изольда Германовна.
– Практически все. Чулки остались только.
– Это просто омерзительно! – вздрогнув, произнесла Изольда, поспешно покидая кухню.
– Ой-ой-ой! Подумаешь – цаца какая! – передразнивая походку соседки, воскликнула Алевтина.
– Эй, баб Аля… Полегче, полегче, – сказал Григорий.
– А зачем полегче-то? На кой она тебе теперь сдалась, шушара эта? Талоны-то отменили уже…
– Да? А тебе от этого что – жить легче стало? – возмущенно возразил Гришка. – Талоны у ней отменили. А цены? Да раньше у спекулянтов всегда можно было спокойно «пузырь» купить. А теперь посмотри, что творится! И название придумали подходящее – «отпустили цены». Лучше б сказали «спустили». Как собак борзых, с цепи, мать твою… Вот они и кусаются, цены эти. А Изольда всегда в долг даст. Так что, Алевтина, будь добра, ищи консенсус.
– Ты, баб Аля, воду-то прибери, а то я еще раз мордой куда навернусь, – включился в разговор Толька.
– Сейчас, погоди, за тряпкой схожу, – недовольно сказала Алевтина.
– И в коридоре тож вытереть надо. Там темень, поскользнуться можно. Почему света-то у нас нет? Где лампочка-то?
– Я лампочку эту на лестницу определила – там еще темнее, чем в коридоре.
– Зачем? Их же все равно выворачивают все время ханурики какие-то. И эту сопрут!
– Теперь не сопрут! – уверенно провозгласила Алевтина.
– Это почему это?
– А потому что я слово на ней краской написала. Волшебное.
– Чего? Какое же это слово такое?
– Правильное слово. Из трех букв. На такую лампочку уже никто не позарится. А очередь лампочки покупать сейчас, между прочим, твоя, дорогой ты мой Анатолий. Вот давай, иди в «Хозтовары», и будет у нас светло.
– А, кстати, про очереди. Ты, баб Аля, не спеши полы-то мыть. – Григорий внимательно посмотрел на входную дверь, которую распахнула Валечка, стряхивавшая снег с пальто.
