— Хорошо хоть так. Знаешь, Несик, вот что я тебе сейчас скажу. Москва без писательницы Морозовой опустела. Уматывай-ка ты из Питера поскорее… А то еще ляпнешь ментам про меня чего-нибудь лишнее. Кстати, обо мне уже спрашивали. Говорят, какой-то долговязый мент заходил в театр, мной интересовался. Только этого мне не хватало. Тут контрамаркой не отделаешься. Короче, уезжай-ка подобру-поздорову. Хочешь, я сам тебя вечером на вокзал провожу?
— А как же… А наша встреча?
— В моей комнатке, что ли? Ну, ты даешь! Знаешь что? В свете новых обстоятельств давай, Несик, отложим до твоего следующего приезда. Ты ведь когда-нибудь приедешь ко мне? Ну, как Галка? Все вы рано или поздно приезжаете…
— Нет, не думаю, — равнодушно сказала Инна. — Свет погас, герой смыл грим, и чудо исчезло. Давай лучше простимся здесь и сейчас. Без излишних театральных эффектов. Не надо меня провожать на вокзал, Ром.
— Ну, как знаешь. Так-то даже лучше. После того, что ты мне сейчас поведала, я способен только забиться под одеяло и мелко-мелко дрожать.
— И ты так легко признаешься в трусости? — поразилась Инна. — Ты, супермен, бабник, любитель авантюр и приключений?
— Я за правду и в искусстве, и в жизни, — пробурчал Ромка. — Быть трусом не страшно. Страшно быть покойником.
— Прощай, Ромка. Знаешь, я только сейчас, через столько лет, поняла Галку. Лучше жить одной на чужбине и самой отвечать за все… А для эмоциональной встряски раз в несколько лет прилетать к роковому любовнику на край света. Быть рядом с человеком-праздником, который готов предать тебя в любой удобный момент, — нет, это не каждой по силам.
— Ладно, будешь в Питере — звони, — попросил Ромка и холодно чмокнул ее в щеку. Инна, к своему удивлению, ничего не почувствовала. Ни обиды, ни разочарования, ни тем более желания. Ни-че-го! Образ страстного Казановы остался в памяти, а нынче вслед ей смотрел усталый, слабый, измотанный безденежьем и бытом сорокалетний мужчина, каких в Питере, в России, да, наверное, и в мире большинство.
ИСКУССТВОВЕД В ШТАТСКОМ
— Изольда, нам необходимо увидеться, — завопила Инна в телефонную трубку, оказавшись на улице. — Тетушка, вы где?
— Где я? Какая разница! А что случилось? — недовольно отозвалась Изольда, явно не желая раскрывать свое «подполье».
— Сможете в течение получаса подойти в «наше» кафе? Мне надо слишком многое вам рассказать, — настаивала Инна.
— Даже на вертолете я не смогу уложиться в такой срок, — проворчала Изольда. — А я, как тебе известно, предпочитаю электрички. — И, помолчав секунду, нехотя призналась: — Ну ладно, Инка, если тебе это так важно знать… Хорошо, скажу: я у Василия Степановича. Теперь ты понимаешь, что в лучшем случае смогу добраться до тебя через два часа. Да, если позвонит Марк, смотри не проболтайся, где я обретаюсь. А то наш академический Отелло в последнее время совсем озверел от ревности, тебе тоже мало не покажется.
— Хорошо, выдержу любые пытки. Жду вас сегодня в Питере, в «нашем» кафе, есть потрясающие новости. А пока загляну в Русский музей, чтобы согреться и скоротать время, — согласилась Инна. И невольно улыбнулась страстям, бушующим в любовном треугольнике питерских пенсионеров. — Короче, через два часа на том же месте, за столиком, — еще раз напомнила она.
Инна вошла в строгое и величавое здание Михайловского дворца, как входят в кабинет к психоаналитику. С желанием разобраться наконец в себе и своих проблемах. Инна переступила порог музея притихшей и полной смутных догадок. Ее радовала перспектива хотя бы пару часов побыть наедине с великими полотнами, подпитаться мощной энергетикой — страстей, чувств и еще чего-то необъяснимого, — вложенной в каждую из картин ее творцом и теперь, даже через многие десятилетия, исходившей от полотен.
Ноги сами привели ее в залы живописи восемнадцатого века. Инна бродила среди картин, разглядывая парадные портреты дам и вельмож, и с печалью думала, что эти люди тоже когда-то жили, страдали, любили, а теперь от них остались лишь потемневшие холсты. А их далеким потомкам даже любить, сомневаться и страдать некогда. Похоже, большинству из них суждено провести изрядную часть жизни в гипермаркетах и в очередях за кредитами. А вместо портретов их облик останется на любительских цифровых фотографиях, загнанных на CD и в память компьютеров.
Инна бродила по залам почти в полном одиночестве. Через полчаса она притомилась и присела отдохнуть на бархатную банкетку.
— Надеюсь, теперь-то вы не подумаете, что я вас преследую? — раздался знакомый голос у нее почти над ухом.
Инна вздрогнула. Владимир Ильич! Вот уж кого она ожидала увидеть здесь меньше всего. Ну, в кафе или на улице — еще куда ни шло, но в музее… Допустим, капитан Ульянов разбирается в живописи, но это еще не повод для милицейского командированного слоняться по музейным залам. Все-таки Ильич — человек служивый, дисциплинированный, не то, что она — женщина свободной профессии. Теперь ей понятно, что все их прошлые встречи были не случайны. Однако теперь выполнение особого задания завершено. Так что же ему от нее нужно?
— Что вы здесь делаете? — удивилась Инна.
— То же, что и вы, — культурно провожу досуг в городе на Неве.
— Странный досуг для мента, — не выдержала Инна. — Пиво, футбол и девочки подошли бы больше.
— Ну, у ментов тоже бывают недостатки, — улыбнулся Володя, — например, любовь к изящным искусствам. И к красивым женщинам, — сказал он, посмотрев Инне прямо в глаза. — Всю жизнь не равнодушен к прекрасному.
От неожиданности Инна смутилась. Даже бойкая репортерша, ее второе «я», притихла в глубине ее души. Инна не нашлась что ответить. Этот мент не уставал в последнее время приятно удивлять ее. Даже взгляд у него нынче был не наглый, а, напротив, какой-то застенчивый, пожалуй, даже растерянный.
Он попросил разрешения присесть рядом. Немного помолчал, а потом вдруг стал вполголоса рассказывать. С каждой минутой Инна удивлялась все больше.
Оказалось, много лет назад Владимир Ильич учился в одной группе с Никитой Покровским. На искусствоведческом отделении Высшего художественно-промышленного училища имени Веры Мухиной. Разумеется, Серегу Бурмистрова, Инниного безалаберного дружка, он тоже когда-то знал, но постепенно его светлый образ стерся из памяти. А с Никитой Володя довольно часто встречался в одних компаниях, затем постоянно пересекался по работе и однажды был неприятно поражен его профессиональным цинизмом: когда тот помог продать одному барыге явно ворованную из запасников музея картину. Вот тогда Владимир Ильич понял: за деньги Покровский готов закрыть глаза на многое. Вернее, на все.
Примерно в то же время, в конце восьмидесятых, когда Никита Покровский мечтал об иной участи, Володя тоже искал более надежную профессию, чем хлеб искусствоведа. И нашел. Там, где он, эстет, интеллигент и вечный оппозиционер властям, когда-то и представить себе не мог: в милиции. Когда Владимир Ильич понял, что наступили смутные времена и все, что целое столетие по крупицам собирали музеи обеих столиц, начинает бессовестно разворовываться, он принял решение. И стал штатным консультантом отдела по борьбе с хищением произведений искусства в системе МВД.
