Между ней и артистами установилась та магическая связь, ради которой и существует театр. Абрикосов поднялся и на тихо вышел из зала.
В комнате осветителей он вскипятил воду и опять заварил кофе. В ожидании пока тот остынет, закурил.
Мысли пришли то ли из огонька сигареты, то ли из облачка дыма, они были похожи на огромных багрово-черных птиц размером с трехэтажный дом. Только вместо голов у птиц шляпы, тоже багровые. Птицы стояли, образуя незавершенную геометрическую фигуру. Юрий удивился – стояли в ночном небе, а не на земле.
Возникло ощущение сильной отдышки и, боясь потерять сознание, он присел у стены, в случае чего мягко прилягу.
Абрикосов не считал, но точно знал, число крылатых – восемь. Молчаливые облака бесшумно плыли мимо, так же бесшумно колыхались огромные темно-багровые перья. Глаза у птиц отсутствовали. Но они смотрели на лежавших, женщину и мужчину. Меньше всего пернатые напоминали орла Алигьери
[20].
Контуры тел темнели на светлой простыне. Огонек сигареты временами освещал лицо мужчины. Лицо было знакомое, Абрикосов собственной персоной.
– Он был в детском садике. Внезапно поднялась температура, под сорок. Испуганные воспитательницы вызвали скорую. «Умные» врачи отвезли трехлетнего Лешку в инфекционку. Как положено, пробыл там десять дней, а, вернувшись, сразу стал жаловаться на постоянное, не проходящее желание пить.
Сделали анализ, нашли диабет. Сейчас я понимаю – это протест против того, что его не любили. Неправильно. Любили, но были слишком заняты своими проблемами. И ведь Лешка прав. Сейчас я его сильней люблю. Даже заметил: если уезжаю из города больше чем на две-три недели, Леша в больницу попадает. Возможно совпадение, но уже два раза так было: приезжаю под утро, сошел с поезда, иду по городу. Плохо как-то. Точно, в эту ночь в больницу положили, и… Да, глупо. Не могу объяснить.
– Извини, но мне кажется, все очень понятно, – женщина приподнялась и села, обхватив колени руками.
Птицы из темно-багровых превратились в светлых, затем в слепяще-оранжевых, и Абрикосов ощутил приближение восхода солнца. Поднялся, накинул халат, вышел на кухню. Его сопровождала, следя за каждым движением, гигантская белая собака.
Юрий достал из бара бутылку, налил полный фужер и стал пить вино крупными глотками. Внезапно выронил фужер, золотистая краска разлилась, покрывая все вокруг: пол, стены, окна, землю и небо. Цвет был настолько ярким, что мир перестал существовать, исчез. Исчез и Абрикосов. Осталась только белая собака и женщина, говорившая с кем-то по телефону.
Она говорила, а телефонная трубка все увеличивалась, и вот уже вся квартира уместилась в «ухе». Женщина опустилась на пол и отползла в угол комнаты. Обхватив голову руками, сидела на корточках и покачивалась, и все покачивалось, как будто и мебель, и стены комнаты летели в слепящей синеве неба среди разноцветных облаков.
Наконец она поднялась и, сопровождаемая собакой, прошла на кухню. Сполоснула фужеры. Тщательно вытерла стол, хотя на гладкой светлой поверхности не было ни единого пятнышка.
Женщина старалась делать все очень тихо, но квартира находилась в телефонной трубке, и звуки оглушали. Шорох падающего пепла от сигареты, которую она курила, показался пистолетным выстрелом.
Тщательно затушив сигарету, прошла в ванную и сбросила халат, находившийся совсем недавно на плечах Абрикосова. Аккуратно повесила.
Раздались гудки телефона, похожие на грохот водопада, и она стремительно бросилась на балкон. Свитер, джинсовый комбинезон сняла с бельевой веревки и принялась поспешно одеваться.
– Зачем это? – прошептала женщина, спускаясь вниз по лестнице и на ходу застегивая молнию куртки. Возле почтового ящика на секунду задержалась, чтобы бросить в него ключи. Белая собака спрыгнула с дивана и, пролетев несколько этажей, загородила ей дорогу.
– Не беспокойся, тебя вечером выгуляют, – произнесла женщина и стала спускаться в подвал. Она шла по ступенькам, потом решила лететь. Потому что это быстрей. Поворот, коридор, еще поворот, коридор и тупик.
Закатала рукав куртки, потом свитера. Правая рука осторожно нащупала в кармане скальпель.
– Смешно, боюсь порезаться.
Женщина больно закусила нижнюю губу и, лишь увидев бордовый увеличивающийся в размерах цветок, медленно опустила рукав свитера. Потом куртки. Прислонилась щекой к холодному шероховатому цементу стены…
Абрикосов вздрогнул и огляделся. Он по-прежнему в осветительской, за стеной звучат голоса актеров.
– Спокойно. Ничего не случилось. Все в порядке. А серая стена, ставшая светлым облаком, всего лишь – Мысли. Главное, Она осталась жива, главное жива.
Юрий уже не боялся мгновений, когда внезапно терял ощущение реальности. Только никак не мог предугадать их. К врачу идти не хотелось, авось само пройдет. Но что-то делать надо, последний раз Абрикосов «очнулся», обнаружив себя стоящим на середине проспекта, среди мчавшихся машин, с трудом удержался в вертикальном положении. Это не обрадовало. Ударивший по тормозам водила обложил матом и правильно.
Выпил остывший кофе. Закурил новую сигарету. Он уже давно, в сущности, бросил курить. Но иногда Юрий брал сигарету и тогда уже курил одну за другой. Устраивал себе дымный денек. Пока не засыпал.
Абрикосов повернулся и оглядел сценическую площадку. В зале царила тишина. На скамье, стоящей среди листвы, откинув назад голову, сидел Джерри. В его груди, чуть ниже солнечного сплетения, чернела рукоятка ножа.
Значит уже финал.
На первом ряду Альдона согнулась, уткнув лицо в ладони.
Он тихонько опустил щит, наглухо закрыв окно в стене.
Тишину нарушил голос Ильи:
– Юрий Михайлович, вас просят на поклон.
Когда медного цвета лист с нежными словами, написанными шариковой ручкой, аккуратно уложили в дамскую сумочку, и артисты ушли вместе с белокурой Альдоной, Юрий смял пустую пачку и прикурил от предпоследней последнюю сигарету. Он поднялся и, шурша искусственной листвой, приблизился к скамье. Стоял, глядя, как струйка дыма улетает, тает. Потом глухо пробормотал:
– Хотя, постойте. Знаю. Когда бы я ни прошел, все время слышу ее плач. Негромкий, но очень отчетливый. Да. Очень отчетливый. Впрочем, я не о ней.
Платиновой девочке не бывает больно
Преступная иерархия никогда не называет вещи своими
именами. Мерзость – это право сильного, подлость –
разумная осторожность, низость – прагматизм. В
противном случае, иерархия развалится, кому охота
откликаться на «эй ты, подонок».
Желтый глаз луны равнодушно глядел, как рядом со стеной, отделявшей стадион от сквера, на пустынной аллее покачивается Мерседес. Желтый глаз луны видел все: и сидящего на скамейке метрах в тридцати от машины Лешку с пистолетом Макарова в руках, и счастливого Вову Самурая, объяснявшего мальчику как надо целиться. Хриплый тембр, поющий на французском языке, доносился из салона машины.
