– Погодите, а почему Вы называете смерть Лены убийством? Врачи считают причиной инфаркт.
– Потому что я осмотрел труп до ухода из квартиры. – горькая усмешка появилась на лице гэбэшника, – к сожалению большего сказать не могу. В целях вашей безопасности.
Ситуация выглядела крайне подозрительной. Этот парень играл втёмную. Чего он боится? Иди к начальству и докладывай. Совершенно непонятно зачем тратить время на разговоры с подругой убитой? Абсурд.
В любом случае надо производить впечатление искреннего человека, а значит вести себя непосредственно.
– Не понимаю вашего беспокойства. Доложите начальству, этому вашему Бодрову или Багрову, а он пусть принимает решение.
Лицо Валерия мгновенно изменилось.
– Вы знаете мое руководство? Откуда?
– От подруги. Алена не первый год занимается бизнесом… Занималась… Поэтому подстраховалась, узнала, откуда ей звонили. Сейчас каждый второй уголовник достает из кармана удостоверение следователя или работника КГБ. Вышла на улицу, набрала отпечатавшийся номер, «Приемная Багрова» – ответила девица, только что с ней говорившая. Или «Бодрова», точно не помню.
После этих слов Валерий откинулся на спинку лавки, и, казалось, потерял интерес к разговору. Во всяком случае, в фигуре гэбешника появилась какая-то безмятежность.
– Вы правы, зря парюсь. В отпуск пора, так и в трудоголика превратиться недолго. Извините за беспокойство.
Я вежливо попрощалась и ушла, оставив парня в одиночестве любоваться молоденькими мамами с колясками.
Первые двадцать метров спиной ощущала взгляд гэбэшника, потом напряжение улетучилось. Его внезапное равнодушие к убийству Лены могло обмануть кого угодно только не меня. Но как Валерий узнал об этом? Ведь врачи проводили вскрытие, была милиция… Непонятно.
Дядя бандит, у нас ничего нет
Государство рухнет, если исчезнут страдания детей
и женщин. Юристы, врачи, педагоги, депутаты, сутенеры,
кинематографисты, писатели, наркодельцы, следователи…
Страшно подумать, сколько голодных ртов появится,
сколько граждан потеряют работу, сколько исчезнет
профессий.
Абрикосов торопливо взбежал по ступенькам, не вызвав лифт. Он разучился жить спокойно, вся взрослая жизнь какими-то рывками. Но опоздания ненавидел, особенно если речь шла о встрече с сыном. Сегодня, например, днем после института зачем-то болтался по парку с Ларисой, играл в «испорченный телефон»?! Инфантил.
На самое интересное, что именно сегодня успел.
– Ирка, выключи молоко! – выкрикнула ему в лицо Вера и опрометью побежала на кухню, где непокорному молоку не сиделось на месте.
Юрий закрыл дверь и остановился, решив не проходить в квартиру.
В овальном зеркале отражался балконный проем, но мускулистая спина Виктора с небольшой наколкой отсутствовала. Обычно тот курил на балконе.
Дверь на кухню полуоткрыта, и Абрикосов помахал рукой.
– Привет, Ириша.
– Здравствуй, Юрочка, – низким, прокуренным голосом отозвалась ярко накрашенная брюнетка.
Лешка вышел из комнаты.
– Привет.
– Здравствуй, сынок. Давай, собирайся.
– Слушай, – Абрикосов-младший ковырял носком кроссовки светло-коричневый линолеум, – только ты не говори, пожалуйста, – Лешка указал рукой в сторону кухни, – помнишь, я тебе говорил, что сам стих сочинил? В больнице?
Отец кивнул, припоминая разговор в холле отделения эндокринологии.
– Я соврал.
Юрий краем глаза наблюдал, как его, Абрикосова-старшего, щека дергалась в овале зеркала. Блин, герой-неврастеник.
– Сынок, ты сказал, про рюкзак из книжки взято, – отец сделал ударение на слове «сказал», напомнив сыну о Лешкиной ссылке на частичный плагиат.
– Все равно, я врал, – упрямо повторил Лешка.
– Понятно. А чего вдруг сегодня…?
– Неприятно, что соврал.
Абрикосов опять отметил факт подергивания щеки:
– А про Мурока ты сам сочинил:
«Наш Мурок малой,
Он очень смешной,
Он ходит смешно,
И мне хорошо»?
– Да, это сам, – подтвердил Лешка. Было видно, что говорить на эту тему сыну не хочется. – В общем, я тебе сказал, – обойдя Юрия, мальчик приоткрыл дверь на кухню. – Мы пошли.
– К уколу не опоздайте, ужин в шесть, – отозвалась Вера.
Юрий быстро достал из сумки кеды и одел вместо туфель.
– Побежали, – предложил отец, едва миновали пустырь.
– Нет. После железки.
Они занимались за железнодорожным полотном в лесу.
Строго говоря, эти прогулки мало походили на серьезные тренировки.
Так, походят, побегают папа с сыном. Руками помашут, иногда в футбол поиграют. Вот и все занятие. Часа полтора.
После того, как Леша заболел, у Абрикосова-старшего где-то глубоко внутри поселилось чувство непреходящей тревоги. Подобно многим родителям, впервые столкнувшимся с ситуацией, когда ты не в состоянии помочь собственному ребенку, Юрий обломился.
Со временем Абрикосов научился угадывать таких людей. Хватало одного брошенного невзначай взгляда, чтобы безошибочно определить принадлежность человека к своей касте. Ее составляли разные люди: богатые и бедные, преуспевающие внешне уверенные в себе и, наоборот, постоянно испытывающие нужду и оттого очень робкие. И все эти столь несхожие люди составляли единую касту родителей, матерей и отцов, чьи дети серьезно больны.
Лешка шел впереди по тропинке и Абрикосов видел только его затылок, но не сомневался: глаза малыша заняты поиском крышек консервных банок. Едва завидев желтый кружок из жести, сын опрометью бросался к нему, и радости не было предела, когда пущенная быстрой рукой жестянка, взмывала в воздух.
Запуск «тарелок», не мешал Лешке активную пропагандировать свою концепцию устройства хомосапиенса.
– Самый главный орган у человека – душа, – начал Абрикосов-младший, когда, спустившись с железнодорожной насыпи, они побежали к видневшемуся метрах в трехстах яблоневому саду. – Например, если человек спит, то его душа часто уходит погулять. А если она не вернется, то человек не проснется.
Малыш углядел очередную крышку, и желтый диск взмыл в небо.
Пробежав метров двести, отец и сын перешли на шаг, время от времени то поднимая, то опуская руки.
Абрикосов-старший попытался развить тему:
– Есть люди, овладевшие душой настолько, что могут решать, куда она пойдет гулять. Или, например, с животными разговаривают, и те их слушаются. Медведи или слоны. Или тигры.
