– Зачем грузину йога? – спросил он, наливая в бокал сухое вино.
Теперь, глядя, как Георгий слушал Арсена, я вспомнила об этом случае и невольно стала ждать чего-то подобного.
Но Гиоргобиани, выслушав друга, после долгого молчания произнес только одну фразу по-русски:
– Что ж, может быть и так, – затем повернулся ко мне, – приглашаю тебя пообедать, не против?
– Конечно.
В просторном зале ресторана сидели немногочисленные посетители, но официант обслуживал нас в отдельной комнате.
Скоро вечерняя репетиция, поэтому на столе появились лишь соки, молодое вино, сыр и фрукты.
Георгий подождал, пока я пригубила вино и, «ты не против?» закурил.
– Вино великолепное. За тебя.
Гиоргобиани приподнял бокал, сделал глоток. И задал опрокинувший меня вопрос.
– В твоем сердце живет ненависть, много ненависти. Это правда?
– Почему ты решил узнать об этом именно сейчас?
– Потому что Арсен попросил. Месхия сказал, что ты не сыграешь роль, если не сумеешь избавиться от этого чувства. Душа Роксаны не может быть окрашена цветом ненависти. Не забывай, Арсен – художник.
Я никогда не была на исповеди, но наверно так разговаривают со священником. Сосредоточенно, без лишних эмоций. Порой сумбурно, бессвязно о скопившейся боли и страхе, о несправедливости и беспомощности. Инстинкт – хорошая штука. Иногда нужно ему доверять. Не плакала, сухо, почти протокольно. В основном о событиях последних месяцев, об Алене, о Жанне, о преследовании уродов, о Дяде Толе и Вове Самурае. Матери родной не смогла бы о них сказать.
Георгий не перебивал, не задавал вопросов, смотрел куда-то в пространство, казалось, не слишком внимательно слушал.
Когда я умолкла, через паузу тихо уронил:
– Вы русские совсем беззащитны. Если меня убьют, то кровь врага возьмет отец или брат. Я буду идти на смерть спокойно. У вас не так.
Гиоргобиани расплатился с официантом, и мы вскоре ушли.
Вместо того, чтобы ехать в театр, Георгий развернул машину и помчался в горы.
– Решил украсть девушку? – грустно пошутила я.
– Сейчас познакомлю тебя с хорошим человеком, – серьезно произнес Гиоргобиани, не отрывая глаз от вьющейся над обрывом горной дороги.
«Сейчас» длилось около двух часов. На одном из поворотов Гиоргобиани притормозил, и на заднем сиденье оказались двое бородачей в камуфляжной форме, но без оружия. Они дружелюбно ответили на приветствие Георгия, но в дальнейшем не проронили ни слова. Через полчаса один из мужчин произнес фразу на грузинском, Гиоргобиани остановил машину, и бородачи, пожелав нам счастливого пути, вышли.
– Веселые ребята, – Гиоргобиани выжал сцепление.
– Ты не боишься брать попутчиков в горах?
Георгий бросил на меня быстрый взгляд.
– Если у тебя серьезные враги, скорей всего они добьются своего. И для этого необязательно садится в машину. Выстрелят издали.
Помедлив, он взял отвертку, лежавшую возле коробки передач.
– Я тоже вооружен, – Георгий положил отвертку на место, – надеюсь, демонстрация силы убедительна?
– Если я преступник, тоже могу ею воспользоваться, тем более ты занят дорогой.
– Попробуй.
Я попыталась схватить отвертку, но ее острие уперлось мне в грудь. Движение руки Георгия было практически неуловимым. Не отрывая взгляд от дороги, Гиоргобиани положил инструмент на место.
Мы свернули на каменистую тропинку и, не проехав километра, остановились перед пятиметровой стеной, сложенной из отесанных камней. Скала за ней издали выглядела совершенно безлюдной, лишенной признаков жилья.
Стена защищала от посторонних глаз просторное плато с находившимся там коттеджем, садом и горным ручьем, разрезающим плато.
– Леван, это Александра, – представил меня Георгий, когда железные ворота отворились, и приземистый коротко остриженный бородатый мужчина, с широченными плечами, возник перед глазами.
Мужчины обнялись, и хозяин жестом пригласил нас войти. Я прошла вперед, любуясь ухоженным садом, а Георгий вернулся к машине, завел мотор и въехал во двор.
Хозяин закрыл ворота и обернулся. На его лице и фигуре лежала печать безмятежной радости.
– Леван не может говорить, но пусть тебя это не беспокоит, – предупредил Георгий.
Мы прошли в дом, оказавшийся весьма комфортно и современно обставленным. Там было все необходимое и даже больше. Я сразу не сообразила, почему картины и композиции из камней отличаются от всего виденного ранее.
– Леван использует в работах только природные краски. Как древние мастера.
На столе появились мед, фрукты, орехи, вино. Я попросила чай.
Пока хозяин готовил чай и переписывался с Георгием (Леван дал ему ручку и листок бумаги) чай заварился и, сделав несколько глотков, я решила попробовать все три сорта меда.
Мужчины еще несколько минут переписывались, затем началась дегустация.
Георгий немного рассказывал о вине, которое предстояло опробовать, потом подавалась другая посуда, и мы наслаждались новым букетом. Причем, каждое вино находилось в разных по форме кувшинах или бутылках.
Видимо путешественница переоценила свои силы. Мир уплыл из-под ног, и я банально уснула. Исповедь перед Георгием и неожиданная поездка отняли слишком много сил.
Сквозь сон я видела лицо Левана, он давал горячее питье, я делала несколько глотков и опять проваливалась в сон.
Такого прежде не было: долгий, прерываемый лишь горячими глотками сон. В нем я становилась птицей и рыбой, жертвой и убийцей, летала над бесчисленными реками, с находившимися в них подобно морским звездам людьми.
В этом бесконечно долгом сне ко мне пришел Георгий и, дружески обняв, улетел ввысь. Только глаза у Гиоргобиани были печальные, в них отражался или багровый закат или кровь.
Я поднималась над океаном в небо, в прозрачное золотистое пространство, желая только одного – остаться в нем навсегда. И это было блаженство, ни с чем несравнимое, неземное. Повторюсь, человеческий язык не годится, не в состоянии передать неземные чувства.
Лицо Георгия, его ободряющая улыбка – первое, что я увидела очнувшись.
Оказалось, болезнь протекала более десяти дней. И все это время безмолвный Леван ухаживал за путешественницей, старательно выполняя миссию сиделки.
Только в машине, когда мы возвращались в Чиатуру, Георгий коротко упомянул о прошлом хозяина дома-крепости. Два образования, техническое и гуманитарное, работал с гитаристами мирового уровня. В один прекрасный день оставил работу, науку друзей и утратил дар речи.
– Или взял обет безмолвия, об этом никто не знает. Открылся дар целительства.
