Лялька наконец оторвала взгляд от собаки и кивнула:
— И здорово испаскудили, во всяком случае, меня чуть не стошнило. Мы с Каськой фильм смотрели, я тогда все ругалась, что надо же так испоганить прекрасную книгу, что Каська даже заинтересовалась. Она у меня настоящая полиглотка. Французский — ничего удивительного, в конце концов, она здесь родилась и выросла. А еще знает английский, немецкий и итальянский, теперь взялась за испанский и подумывает о греческом.
— А польский?
Лялька вздохнула:
— То-то и оно. Польский она тоже знает. Но относится к нему как к остальным языкам. А я бы хотела, чтобы к польскому у нее было особое отношение. Книги на польском она читает, что правда, то правда, но такие, знаешь, о которых много пишут, но после этих шедевров остается ощущение, как от диетических блюд — никакого послевкусия, прочел и забыл. А романы Эвы Марш — совсем другое дело. Вот я и обрадовалась, когда мне прислали кассету с телефильмом. Решила заинтересовать дочь. Сели мы смотреть, так меня едва наизнанку не вывернуло от этой гадости. Каська же сказала, что обычная халтура, ничего особенного, и она, мол, не понимает, зачем ей непременно нужно почитать Эву Марш. Но тут я так завелась, так проклинала киношников, что Каська прочла три романа, которые к тому времени нашла.
— И что?
— Книги ей понравились, но умеренно.
— Все-таки странно, как ты смогла после плохого фильма убедить дочь прочесть оригинал.
— Xa! Да ведь я так орала, так размахивала руками, в Марселя запустила пультом от телевизора, а потом растоптала какие-то мелкие, но особо ценные запчасти от газонокосилки.
— Почему именно от газонокосилки? — поразилась я.
— А я коробку с этими запчастями приняла за кассету, они одного размера, и обе черные. Рассыпала по полу, да еще потопталась по ним, поскольку не в себе была от ярости. Так что газонокосилка ку-ку. Но не в том дело. Каську настолько заинтересовала моя реакция, что она желает прочесть всю Эву Марш и понять, что же в ней такого замечательного. И я тоже. Может, я излагаю не очень логично, но это исключительно по причине нехватки времени.
Я помотала головой, для меня все было логично, и ухватила пробегавшего мимо официанта.
— Encore une fois, — вежливо попросила я, указывая на пустые бокалы. — Нет, я тебя прекрасно поняла. Книги обязательно разыщу и пришлю тебе. Вот только не пойму — не подумай только, что я упрекаю тебя, — почему ты сама не купила их в Польше? Не такая уж это и редкость. Ведь ты же бываешь в Варшаве?
— Не бываю! — возразила Лялька, угрюмо уставившись на марсианина, с трудом загонявшего на тротуар у нашего бистро свою неимоверно разукрашенную «хонду».
— А почему?
— А потому что я подлая.
— Скажите пожалуйста! — вежливо удивилась я.
Со школьных лет Лялька ничуть не изменилась. Ну повзрослела, с тех пор как сдавала экзамены на аттестат зрелости, в темных волосах приятно поблескивали серебряные нити, на лице появилось немного морщинок, но и фигура, и характер остались прежними, не претерпев никаких изменений. Подлой она не была никогда, вспыльчивая и нетерпеливая — да, этого у нее не отнять, малость легкомысленная, иногда упрямая и требовательная до деспотичности, но никак не подлая.
Я молча ждала продолжения.
— Я перестала ездить в Варшаву, потому что уже не могла выносить нытья моей матери, — раздраженно пояснила Лялька. — Теперь пусть ее нытье выслушивает обезьяна, с меня достаточно.
— Какая обезьяна?
— Моя сестра. Ведь раньше все изливалось на меня, я и во Францию от этого сбежала, не помогло. Каждый приезд — отпуск, каникулы, праздники, — словом, каждое пребывание у мамули в Варшаве — одно сплошное нытье, а главное, ни на шаг не отойди от нее! В горы выбраться нельзя — слишком далеко, на море — только на один день. Разве это отпуск? Сплошное мучение. Я всегда возвращалась до предела вымотанной.
— А если поехать куда-нибудь вместе с матерью?
— Да окстись! Для нее путешествие — казнь египетская. Она их не выносит, красоты и достопримечательности ее не волнуют, в самолет не сядет ни за что на свете, на корабль — тем более, даже на лодочке на Черняховском озерце с ней морская болезнь случается, а в машине впадает в настоящую истерику.
— Так, может, это болезнь? Что-то с вестибулярным аппаратом?
— Какая там болезнь! По городу она может кататься на машине, на автобусе хоть круглые сутки, но предпочитает из дома не выходить. И я должна сидеть с ней в квартире, забавлять ее. Забава заключается главным образом в том, что она беспрерывно жалуется. Изливает свое недовольство, а я обязана со вниманием выслушивать, кивать и утешать. На что жалуется? Ты спроси, на что не жалуется. На воду, на свет, на унитаз, на дождь и солнце, на мороз и жару, на государственный строй, на еду, магазины, здоровье и медицину вообще. Рамы скрипят, телевизор барахлит, соседи ссорятся, танцуют, рычат…
— Соседи? Погоди-ка, она живет там же, где и раньше?
— Ну да. Только теперь одна. О, забыла, больше всего на приходящую уборщицу жалуется, но сменить ее не желает. Она у нее с тех времен, когда еще отец был жив и Миська, моя сестра, с ними жила. Но мамочка уже тогда жаловалась на одиночество. А людей она на дух не переносит, нет у нее ни подруг, ни знакомых, гостей терпеть не может…
Теперь я вспомнила. Четырехкомнатные апартаменты в довоенной вилле, толстенные стены, полная звукоизоляция, соседи только с одной стороны, с другой — сад. Кто же живет рядом? Духовой оркестр?
— Только дочки ей нужны, — продолжала Лялька. — Да, на Миську тоже жалуется, живет близко, а никогда к матери не заглянет. Так оно и есть. Миська всегда умела отделаться от нее. Талант! Но и с меня уже достаточно. Раз, знаешь… Она покоя мне не давала — приезжай немедленно! А у меня как раз аврал, пришлось всю ночь просидеть на работе, с трудом отпросилась на один день, полетела в Варшаву. А теперь слушай, зачем я ей понадобилась. Она принимает лекарство от давления, таблеток осталось всего на три дня, а сама пойти в аптеку не могла — насморк. Вот я и летела из Парижа, чтобы в аптеку сбегать! Холера! Нет уж, больше я ей не поддамся. Ну я взбунтовалась и перестала ездить на родину. Не совсем, конечно, на два дня в году все-таки выбираюсь. И эти два дня провожу безвылазно на улице Акации. Марсель с Каськой обычно едут со мной, чтобы морально поддержать, но я позволяю им заниматься в Варшаве тем, чем хотят. Сама свой крест несу.
Марсианину удалось наконец поставить свою «хонду» на тротуар, он снял с себя часть космического облачения и оказался молоденькой стройной блондиночкой. «Хонду» немедленно и с большим энтузиазмом пометил очаровательный сеттер, которого на поводке держала девушка. Если бы это была не хозяйка, а хозяин, бедного песика наверняка бы лишили возможности удовлетворить естественную потребность.
— Ну настолько-то подлой ты можешь быть, — милостиво разрешила я. — Такой вид подлости даже одобряю. Если я правильно понимаю, у мамули имеются средства на житье?
