И Юля отправилась к ней, прижав к груди курицу.
Оставался час до отъезда. Мама спала. Бажен с отцом грузили коробки и чемоданы, Аркадий договаривался с Гришаней о сроках — когда тот привезёт в Москву вещи и продукты.
Юля шла по селу.
Словно в первый раз.
Девчонкой ходила в школу, из школы. Всегда Неля семенила рядом и всю дорогу болтала. По сторонам Юля не смотрела. Чего смотреть? Дома и дома, сады и сады.
Сейчас дома повёрнуты к ней лицами, каждое — со своим выражением. Она знала односельчан в лицо, но какие у неё с ними дела? «Здрасьте» и «до свидания». Почему сейчас они все словно стоят на месте своих домов, окружённые голыми деревьями? Скелеты прошлой жизни — деревья, росчерки веток.
Что с ней случилось? Мир обглодан.
Нет, мама, нет!
Везти тебя или не везти?
Вот дом Федоры. Поменьше других, с тремя окошками — на улицу. В окошках — свет.
Юля прижимает к груди курицу, словно та может защитить её от всех бед в неуютном мире. В её грудь бьётся всполошённое сердце птицы.
Стоит Юля перед домом Федоры.
Федора скажет: «Не вези, Юлька».
Отнимет несколько часов, дней надежды.
Федора скажет: «Вези, Юлька, операция пройдёт хорошо».
Это Юля сама увидит.
Она пятится от Федориного дома. Не надо беспокоить Федору. В любом случае надежда остаётся, пусть на несколько дней или на год.
Юля совсем уже собирается бежать, как видит в окне Федору. Федора не манит её и не машет ей, чтобы уходила. Лицо её, завёрнутое в платок, смазано, как смазано в сумерках всё.
Федора знает, что она шла и пришла к ней. Федора ждёт её. Иначе зачем стоит у окна?
Но что хочет сказать ей Федора? Ехать или не ехать?
Если бы не ехать, Федора к окну не подошла бы. Зачем навязывать Юле дурную весть? Подошла, значит благословляет ехать, подаёт надежду?
Надежда — это пища, даже когда умираешь. Надежда — в сумерках и скелетах деревьев — живое.
Спасибо, Федора, я поняла. Дай тебе Бог здоровья, Федора, ты — хороший человек!
Мама доедет до доктора.
Юля бежит к дому, изо всех сил, благодарно прижимая к себе курицу. В курятнике выпускает её — та скачет и радостно машет крыльями. Идёт к гаражу, что с другой стороны дома.
Мама уже у машины.
— Ты с Нелей прощалась? — спрашивает.
С Нелей?! Да, конечно, она прощалась с Нелей. Спасибо, мама, ты всегда выручишь.
Мужчины тоже уже готовы ехать. Бажен распахивает переднюю дверцу.
— Мама, садись рядом со мной, здесь меньше трясёт.
— Я с Юшей, — говорит мама.
— Ты будешь с Юшей долго, а со мной расстаешься. — В голосе Бажена — обида ребёнка (его любят меньше!), затаённая, которую не выставляют напоказ, но которая сушит человека, и изнутри эта сухота выбирается на лицо: взгляд исподлобья, сжатые челюсти, не умеющие породить улыбку.
Отец с ними не едет. Зачем ему ехать? Бажен довезёт до аэропорта. Как только они отъедут, отец позвонит Любе — зелёный свет. «Иди, Люба, хозяйкой в дом, скотину нужно кормить, меня нужно ублажить, успокоить».
Юля подходит к Бажену.
— Спасибо! — говорит Юля. А хочет сказать: «Мне жалко тебя. Ты один остаёшься. Работником в доме, потому что не над кем теперь тебе быть хозяином. Люба не мама. Она будет покрикивать и на тебя и на отца. Люба не мама. Она не станет горбатиться, раскидывая по кормушкам и грядкам своё здоровье, выжмет из отца денежки на работников: раскошеливайся! А может, и его заставит что-то делать! Хотя вряд ли».
— За что? — спрашивает Бажен. У него пляшут губы. — Я хочу тебе много сказать.
— Напиши мне, — просит Юля. — Я отвечу.
Бажен садится в машину, включает мотор — прогреть.
Отец стоит перед матерью, или мать стоит перед отцом.
— Прости, — говорит отец. И выдыхает дым ей в лицо.
Мать смотрит на него.
Что ты видишь, мама? Красавца и златоуста, обещавшего тебе россыпи счастья? Или — краснобая, ленивца, барина, эгоиста, сокрушившего, загнавшего тебя?!
Не плачь, мама, — сердцем! Он и красавец, и златоуст, но он не стоит тебя.
— Садись, мама, пора ехать, — говорит Юля и распахивает перед ней дверцу машины.
Мама садится.
ШЕСТАЯ ГЛАВА
Они довезли маму до Москвы. И довели до квартиры, и уложили спать в гостиной. И мама улыбалась, глядя на Юлю с цветастой подушки.
— Я буду жить?! — не то спросила, не то сказала мама, засыпая.
— Ты будешь жить! — едва слышно подтвердила Юля.
В эту ночь Юля не могла уснуть.
Она слышала: операции на сердце опасны, прямо на столе человек может умереть.
— Спи, Юленька, утро вечера мудренее, найдём врача, — раздался в ночи бессонный голос Аркадия.
Она спросила:
— Мама будет жить? Скажи.
— Мы с тобой сделаем всё, чтобы она жила. У меня нет знакомых хирургов, но у Игоря, кажется, есть. Спи, Юленька, тебе нужно много сил. На двоих. — Аркадий обнял её.
В его тепле она уснула, и снилось ей поле со спелой пшеницей. Ветер клонил тяжёлые, налитые колосья то в одну, то в другую сторону, и менялся цвет поля — от золотистого до густо-тёмного.
Когда она проснулась, Аркадия дома не было, лежала записка — «Позвоню, как только найду врача. На работу сегодня не ходи, побудь с мамой!»
И вот они с мамой пьют чай. Мама бледна и задыхается, но всё равно чудо случилось — она не лежит умирая, а сидит перед ней и пьёт чай.
— Юша, когда ты была маленькая, ты вот так же склоняла голову чуть набок, как сейчас, когда хотела что-то спросить. Что ты хочешь спросить?
— Я хочу спросить, как прошло твоё детство? Ты никогда не рассказывала.
— Я родилась в 1953 году. Отец занимал высокий пост, и мы жили хорошо. У нас было три больших комнаты, пианино, каждое лето курорт. Родители много работали, и после уроков со мной сидела бабушка, мамина мама. Учила меня музыке и поведению в обществе, водила на фигурное катание. — Мама говорит медленно, с трудом переводит дыхание, но, когда Юля спрашивает «Может, тебе тяжело говорить…», просит: — Пожалуйста, потерпи, я… в час… по чайной ложке.
Юля кивает, пусть мама еле ворочает языком, но она говорит, и она улыбается!
— Бабушка закончила Тимирязевскую академию в Москве. Когда вышла замуж, переехала с мужем в Кишинёв. Работать по специальности не смогла. Но у них с дедом была дача, и в своём саду, на своём огороде бабушка учила меня любить землю, понимать деревья и овощи, цветы и орехи. Я ждала лета, хотела скорее к ним, хотя и в городе моя жизнь была интересная — я много читала, занималась в четырёх кружках. — Мама помолчала, собираясь с силами, подышала и продолжала так же медленно: — Не могу сказать, что родители одаривали меня теплом и любовью — они почти не бывали дома, а когда бывали, на меня мало обращали внимания и постоянно ссорились. Кричали на весь дом, я удивляюсь, почему не прибегали соседи. Наглядевшись на их скандалы, я дала себе слово — всё терпеть, но скандалов не допускать.
