— Вонни.
— Ты в порядке?
Фиона протянула руку.
— Хотела извиниться за все хлопоты, что я причинила, — кровь, беспорядок, за все.
— Это не важно, ты же знаешь. Ты же не как все, ты медсестра, знаешь все об уборке, это не важно. Важно то, что ты в порядке, что тебе уже немного лучше.
— Мне все равно, что со мною.
— Потрясающе, — сказала Вонни.
— Что?
— Это потрясающе. Мы с Элени беспокоимся о тебе. Она послала за мной своих сыновей. Томас привез нас всех сюда на такси, помчался к Эльзе просить, можно ли тебе побыть у нее. Мы послали за доктором Леросом, который уже в пути, чтобы осмотреть тебя. Все, кто знает тебя и кто не знает, все тревожатся, а тебе все равно. Великолепно!
— Я не это имела в виду, я хотела сказать, что не думаю, что будет теперь. Все кончено, я все потеряла, вот что я хотела сказать…
Она очень расстроилась.
Вонни поставила стул рядом с ней.
— Очень скоро доктор Лерос будет здесь. Это добрый человек, настоящий потомственный врач. Но ты должна знать, Фиона, что его сердце разбито тем, что случилось у нас, и тем, что ему пришлось констатировать смерть молодых людей, роды которых он принимал когда-то. Он часами вынужден был изъясняться на английском и немецком, утешая родственников погибших, уверяя, что их дорогие люди сильно не страдали, умирая. И ему не понравится выслушивать от вполне здоровой молодой женщины, перенесшей выкидыш на самой ранней стадии беременности, что ей все равно — жить или умереть. Поверь, Фиона, не время говорить ему такое. Да, это печально, конечно, ты расстроена, но подумай о других, как ты делала это всю свою жизнь, работая медсестрой, как ты думаешь об этом парне, которого якобы любишь. Я всегда буду здесь… можешь рассказывать мне, как тебе хочется умереть, но не говори этого доктору Леросу, не сегодня. Ему досталось не меньше твоего.
Фиона рыдала.
— Это просто потому, что все не любят Шейна. Все считают, что так лучше. Это совсем не лучше, Вонни, вовсе нет. Я была бы счастлива иметь этого ребенка, дочь или сына от него. А теперь все кончено.
Вонни погладила ее.
— Знаю, я знаю, — тихо повторила она.
— Вы же не думаете, что это к лучшему?
— Конечно нет! Потерять того, кто должен стать человеком, — это ужасно. Я так тебе сочувствую. Но если бы ребенок выжил, тебе бы пришлось быть очень сильной. Хочу сказать только, что ты все еще должна быть сильной. И у тебя есть друзья, ты не одинока. Эльза скоро будет здесь.
— О нет, зачем я ей, у нее своя жизнь, свой собственный друг. Она думает, что, любя Шейна несмотря ни на что, я проявляю слабость.
— Поверь мне, она скоро будет здесь, — заверила Вонни. — И я уже слышу, что едет доктор Лерос.
— Я помню, что вы сказали.
— Хорошая девочка, — одобрительно кивнула Вонни.
У детей Элени такого дня не было никогда.
Поездка на такси, люди входят и выходят, простыни и полотенца, развешанные на веревке на солнце… Высокий американец в смешных штанах принес им огромный арбуз, когда приехал во второй раз.
— Карпуци! — сказал он гордо, словно довольный тем, что знал, как называется обычный и привычный арбуз. Они ушли за дом и съели его целиком, а потом закопали семена в землю.
Американец, поджидавший у такси, пока не спустились женщины, с удовольствием наблюдал за ними. Потом появилась больная женщина вместе с Вонни, мамой и красивой женщиной в кремовом платье, которая была похожа на кинозвезду. Доктор Лерос был с ними и все время повторял, что больная в порядке, но ей нужен покой.
Сумку больной женщины упаковали, чтобы она могла уехать совсем.
Она говорила про деньги, а мама качала головой. Потом мужчина в смешных штанах, который, наверное, был миллионером, потому что разъезжал на такси весь день, заставил маму взять деньги, и все они уехали.
Вонни с мамой сели пить кофе на кухне с такими лицами, что мальчики решили им не мешать и удалились.
— Поживу пару дней, пока не приду в себя, — обещала Фиона, увидев красивую комнату Эльзы.
— Буду рада пожить с тобой, — уверила ее Эльза, вынимая вещи Фионы из войлочной сумки, встряхивая их и развешивая. — Здесь есть утюг, приберемся потом.
Фиона посмотрела на кремовое льняное платье и синий пиджак Эльзы, которые сушились на балконе.
— Какая ты аккуратная, Эльза. Это ты надевала на похороны вчера, и, смотри, уже все постирано.
— Никогда не надену этого снова, хотела отдать кому-нибудь, поэтому и выстирала, — спокойно сказала она.
— Но, Эльза, это же твой самый красивый наряд… стоит, должно быть, целое состояние! Ты просто не можешь это отдать! — Фиона была потрясена.
— Примеришь потом и, если подойдет и будет впору, можешь забрать. Я не буду его носить никогда.
Фиона легла на подушку и закрыла глаза. Слишком много всего, чтобы воспринять сразу.
— Хочу посидеть и почитать. На улице слишком жарко, поэтому побуду с тобой в комнате. Постарайся уснуть, если сможешь. Но если надо поговорить, то я здесь.
— Особенно и говорить-то не о чем, если честно, — тихо сказала Фиона.
— Потом захочется, — тепло улыбнулась Эльза и занавесила окно от яркого света.
— А ты сможешь читать в темноте? — спросила Фиона.
— Конечно, здесь чудесный лучик света.
Эльза уселась в кресле возле окна.
— Ты с ним виделась, Эльза?
— Да, виделась.
— И ты рада этому?
— Ну, это была прощальная встреча, в самом деле. Необходимо было объясниться, нелегко, конечно, но теперь все кончено. Как это ты сказала, и внутренне и внешне?
— Чертовски легко сказать, но трудно сделать, — произнесла Фиона сонным голосом. Успокоительное начало действовать. Вскоре она заснула, ровно дыша. Эльза посмотрела на спящую девушку. Ей было не больше двадцати трех или двадцати четырех лет, а выглядела еще моложе. Не спасение ли Божье это все? Но Эльза вспомнила нашептанный совет Вонни ни за что не говорить, что все это к лучшему.
Томас продумал, когда лучше всего позвонить сыну Биллу. Надо, чтобы мальчик в это время завтракал. Он набрал номер, размышляя, какие у него шансы попасть прямо на сына. Один к трем, наверное. А может быть, вовсе никаких шансов, потому что нельзя надеяться, что ребенок сам возьмет трубку, когда рядом двое взрослых.
Как и ожидалось, это был Энди.
— А, Томас, привет, хорошо, что ты позвонил в прошлый раз. Это, наверное, была ужасная картина.
— Да, большая трагедия. — Томас почувствовал, что его голос стал сдавленным и резким. Возникла пауза.
