— Может быть, он никогда не вернется, мы лишь продлим мое разочарование.
— Не надо предаваться унынию, это страшный грех. Давай сделаем это сегодня. Я закончила твою долму. Убери ее в холодильник и найди краску. У тебя есть кисти?
— Да, в сарае в углу двора… Они, возможно, немного засохли. Гляну, где у меня растворитель.
— Да, но следи за мной, один неверный шаг, и я снова окажусь на скользкой дорожке.
Он с удивлением посмотрел на нее. Она действительно сделала решительный шаг в жизни. Лицо ее снова светилось жизнью и оптимизмом. Ради этого можно было и комнату покрасить, лишь бы она не сорвалась.
Даже если сын не вернется, дело было стоящее.
Глава четырнадцатая
— Мама?
— Дэвид! — От радости в ее голосе у него защемило сердце.
— Мама, получил твое письмо о премии.
— О, Дэвид, я не сомневалась, что ты позвонишь. Я знала. Какой ты умница, что позвонил так скоро.
— Понимаешь, я не уверен, что происходит… Не хотел уточнять даты возвращения, рейсов… Слушать планы и обсуждения, что ему надеть на церемонию.
— Папа будет так рад, когда узнает, что ты звонил, очень обрадуется.
Он уже начал чувствовать знакомое давление, которое они на него оказывали. Ощущение тяжести концентрировалось в груди.
Мама продолжала радостно болтать:
— Отец вернется приблизительно через час, до чего же он обрадуется.
— Он, конечно же, в субботу не на работе?
— Нет, нет, просто… э… его нет…
Дэвид удивился.
Папа ходил в синагогу не каждую неделю, но только по большим праздникам. Субботы он всегда проводил дома.
— Что он делает? — спросил Дэвид.
— О, понимаешь… это… — Мама была в замешательстве.
У Дэвида вдруг внутри все похолодело.
— Папа болен? — внезапно спросил он.
— Почему ты так думаешь? — В ее голосе послышался страх.
— Не знаю, мама, вдруг мелькнула мысль, что он, может быть, заболел, а мне не сказал, и вы оба молчали.
— Это чувство появилось у тебя внезапно, далеко в Греции? — задумчиво произнесла она.
— Что-то вроде этого, — огрызнулся он. — Но это правда, мама?
Ожидая ответа, он почувствовал, как остановилось время. Прошло всего несколько секунд, но они показались вечностью. Он смотрел из телефонной будки на жизнь в гавани, как загружались и разгружались суда, толпы людей спешили по своим делам.
— У папы рак прямой кишки, Дэвид, неоперабельный. Ему осталось всего полгода.
У Дэвида перехватило дыхание.
— Мама, он знает? Ему сказали?
— Да, теперь всем говорят, без исключений. Он очень спокоен.
— У него есть боли?
— Нет. Удивительно, никаких, но он принимает много лекарств.
У Дэвида вырвался надрывный вздох, словно он пытался подавить плач.
— О, Дэвид, не расстраивайся. Он настроен очень решительно, совсем не боится.
— Почему ты мне не сказала?
— Ты знаешь своего отца, он такой гордый, не хотел, чтобы ты вернулся из жалости, он не разрешил говорить.
— Понятно, — грустно сказал Дэвид.
— Но он не может запретить тебе знать, Дэвид. Телепатически. Представляешь, ты почувствовал беду на таком огромном расстоянии. Это невероятно, но ты всегда был очень чутким мальчиком.
Никогда Дэвиду не было так стыдно.
— Позвоню еще в понедельник, — пообещал он.
— Сообщишь о своих планах? — с нетерпением спросила мама.
— Да, — виновато произнес он.
Томас позвонил матери.
— Не надо звонить мне издалека, сынок, не трать понапрасну деньги на меня.
— Все нормально, мама, у меня хорошая зарплата, я говорил тебе, хватает, чтобы жить здесь как миллионеру и еще выплачивать Биллу алименты.
— И посылать мне подарки. Ты хороший мальчик, мне нравятся эти журналы, которые ты присылаешь каждый месяц. Я их никогда не покупаю сама.
— Знаю, мам, все для нас, а ничего для себя. Твое вечное правило.
— Так поступает большинство, у кого есть дети, но это не всегда помогает. Господь послал мне тебя и твоего брата, но такое бывает не часто.
— Трудно быть родителем, да, мама?
— Мне это не казалось таким уж сложным делом, но мой муж умер, а не ушел от меня к другой, как это сделала твоя жена.
— В разводе участвуют двое, мама. Здесь виновата не только Ширли.
— Да, но когда ты найдешь себе пару?
— Когда-нибудь, честное слово, и ты об этом узнаешь первой. Ма, звоню, чтобы узнать, как Билл. Ты с ним разговариваешь?
— Ты же знаешь, что да, сынок. Звоню ему каждое воскресенье. Он прекрасно успевает в школе, занимается спортом, он полюбил физкультуру.
— Еще бы, теперь, когда его нудный старый папа не надоедает ему с книжками, стихами и всяким таким.
— Он ужасно по тебе скучает, Томас, ты же знаешь.
— А разве у него нет распрекрасного Энди, а еще братика или сестренки в проекте? Зачем ему я?
— Он говорил, ты не рад, что у них будет ребенок, — сказала мать.
— Не обязан плясать от радости по этому поводу, — съязвил Томас.
— Он сказал, что надеялся, что ты полюбишь нового малыша так же, как Энди любит его, хотя тот ему никто.
— Он действительно думал, что я обрадуюсь этой новости? — сильно удивился Томас.
— Он всего лишь ребенок, Томас. Ему всего девять лет, отец уехал от него, совсем уехал из Америки. Он хватается за соломинки. Он надеялся, что, может быть, ты приедешь и станешь приемным отцом для малыша, как Энди для него.
— Энди просто задница, мама.
— Возможно, это так, сынок, но он добрая задница, Томас, — заметила мать.
— Добрый я, мама.
— Уверена, что ты добрый, но не уверена, что об этом знает Билл.
— Да ладно, мама, я правильно поступил, дал ему свободу, не суетился вокруг него. Дал ему возможность привыкнуть к новой жизни.
— Да, конечно, но может ли ребенок в девять лет это понять?
— А что, по-твоему, должен был сделать я?
— Не знаю, быть рядом с ним, а не за тысячи километров. Мне так кажется.
— Считаешь, это помогло бы?
— Не знаю, но, по крайней мере, Билл, твоя кровь и плоть, не думал бы, что ты его бросил.
— Конечно, мама, я понимаю, что ты сказала.
