Стрелы леди Фриск не достигали цели. Элмер откинулся в кресле и широко улыбался. Шарлотта не отрывала от него влюбленного взгляда и совершенно не слушала, что говорила ее мать. Я посмотрела на Прим, которая сидела напротив меня. Она неподвижно смотрела в одну точку. Ее глаза были наполнены слезами.
— В чем дело, мисс Ярдли? — леди Фриск с очаровательной бестактностью привлекла всеобщее внимание к Прим. — Надеюсь, вы не станете принимать слова незадачливого эскулапа слишком близко к сердцу? Я собираюсь обсудить его поведение на Совете больницы. Профессионал обязан уметь держать себя в руках. Вы ни в чем не виноваты, мисс Ярдли. Доктор Гилдкрист безобразно напился.
— Вы не правы. Я виновата, я во всем виновата, — глаза Прим загорелись яростью.
— Я видел пианино в гостиной, — Элмер поднялся из-за стола. — Не желаете устроить небольшой jam session
[83]?
— Прекрасная идея! — воскликнула я и подхватила подсвечник, который стоял рядом со мной.
— Кто-нибудь объяснит, что этот мужчина собирается делать? — проворчала леди Фриск и потрусила за мной в гостиную.
Буря разыгралась с новой силой. Потоки дождя с силой барабанили по окнам. Каждые несколько секунд долину освещали яркие вспышки молний. Я задвинула шторы и бросила несколько поленьев в огонь. Элмер поставил подсвечник на пианино, присел и пробежался пальцами по клавишам.
— Что вы хотите услышать, Шарлотта, маам? — спросил он, пародируя акцент, с которым разговаривают чернокожие в южных штатах США.
— Сыграй «Му Melancholy Baby»
[84], — Шарлотта подошла сзади и нежно положила руки на плечи Элмера.
— Слушаюсь, мэм.
Элмер начал играть.
— Come to те ту melancholy baby — затянул он низким голосом. — Snuggle up and don’t be blue. All your fears are foolish fancy, maybe, You know, dear, that I’m in love with you
[85].
Прим вышла, чтобы сварить кофе. Леди Фриск сидела рядом со мной на диване. Ее прямая спина и страдальческое выражение лица говорили о том, что происходящее причиняет ей невыносимые муки. Бар и Вернер встали и начали танцевать.
— Что сыграть для вас, леди Мама? — спросил Элмер, закончив «Melancholy Baby» триумфальным аккордом.
— Боюсь, что ты не знаком с тем, что я называю настоящей музыкой, — пробурчала леди Фриск. — С раннего детства мама приучала нас к Моцарту, Баху, Бетховену… — леди Фриск в сердцах махнула рукой.
Элмер стал играть сонату Моцарта. Леди Фриск явно была потрясена. Она пыталась скрыть свои чувства под маской презрения, но это плохо ей удавалось. Постепенно усталость сморила ее. Лицо леди Фриск разгладилось, глаза закрылись, она откинулась на спинку дивана и стала дышать равномерно и глубоко. Когда Элмер играл последние аккорды, леди Фриск уже тихо похрапывала.
Прим вошла в гостиную с подносом, на котором стояли чашки с кофе. Мы осторожно размешивали сахар, стараясь не звенеть ложечками о чашки. Элмер снова прикоснулся к клавишам. На этот раз он играл: «You’ve Got Me Crying Again»
[86]. Вернер и Бар прижались друг к другу и стали медленно двигаться под нежные звуки.
— От всего сердца прошу извинить меня, — из темноты как привидение появился Эдвард. Его волосы были влажными и прилипли к голове. Большие уши торчали в стороны. Эдвард выглядел вполне протрезвевшим. Он виновато поглядывал на Прим. — Я вел себя как настоящий глупец.
— Нет, это я вела себя неподобающе. — Прим протянула руку. Эдвард неуверенно протянул свою. — Предлагаю забыть обо всем. Ненавижу просить прощения. Ты должен знать об этом. — Прим поднялась с кресла. — Я не танцевала целую вечность. — Эдвард смотрел на нее недоверчиво. — Думаю, что ты заслуживаешь на большее, но если ты все еще хочешь меня — я твоя.
Глаза Эдварда загорелись, он никак не мог поверить своему счастью. Музыка заиграла громче. Эдвард и Прим поплыли в танце. Леди Фриск фыркнула, но так и не открыла глаз. Я почувствовала чью-то руку на своем плече.
— Не желаешь сказать мне, что я сделал не так? — Неяркий свет падал лишь на часть лица Вера.
— О чем ты говоришь?
— В течение всего вечера ты смотришь на меня, словно я совершил нечто ужасное: отобрал ужин у котенка или выбросил в окно любимого плюшевого мишку.
— Не говори глупостей, — засмеялась я.
— Как странно — дом стал похож на притон в Коста-Рике, все танцуют. Почему бы и нам не потанцевать? Короткое замыкание и полная темнота заставила англичан забыть о традициях и укоренившихся комплексах.
Мне стало интересно, что Вер успел повидать за годы отсутствия. Почему земляки кажутся ему подавленными и закомплексованными? Я поняла, что почти ничего не знаю о нем. Он все еще оставался для меня полным загадок незнакомцем.
— Хорошо.
— Хорошо — что?
Мы находились в самом дальнем от пианино углу комнаты, поэтому могли разговаривать, не опасаясь быть услышанными. Вер двигался очень осторожно. Между нами сохранялось расстояние в добрых девять дюймов.
— Так что же я совершил: утопил щенка или пинком ноги сбросил пожилую леди с лестницы?
— Оказывается, ты совсем не бедняк.
Вер засмеялся:
— Ты так не похожа на других женщин. Любая другая была бы только рада узнать, что мужчина, в чьих руках она находится, платежеспособен. Ты разговаривала с Гаем?
— Он попросил прислать пару сотен фунтов.
— Понятно.
— Почему ты ничего мне не сказал?
— Думаю, что разговоры о деньгах — признак вульгарности.
— Tears in my heart. Oh, how my soul cries for you
[87], — пел Элмер.
— Возможно, ты прав. Но ты вообще не любишь рассказывать о себе. Ты слишком замкнут, слишком закрыт. Лаконичен — не совсем подходящее слово. Слово «немой» подходит больше.
— Возможно, ты права.
— Once there were moonbeams that used to dance around my heart. You brought the storm clouds, the lightning flashed and the thunder crashed
[88].
