— Никогда не поверю. Мне кажется, доктор Гилдкрист не равнодушен к тебе.
— А, Эдвард!
— Он тебе нравится?
— Конечно, конечно, он мне нравится. Он такой, такой… хороший человек. Но он не герой моего романа. Его волосы… Не люблю расхлябанности в мужчинах. Не выношу мужской слабости.
— Слабости?
— Он пьет. Конечно, Эдвард является к больному абсолютно трезвым, но пьянство ни к чему хорошему не приводит. Недавно я встретила Гилдкриста на вечеринке. Он напился так, что хозяйке пришлось отвезти его домой. А на рождественском ужине у Виннакоттов! Справедливости ради стоит заметить, что на столе практически отсутствовала еда: несколько сандвичей с сыром и печенье, вот и все. Эдвард явился туда уже навеселе. Он захрапел на диване во время выступления школьного хора. Поначалу я приняла его храп за звуковые эффекты. Миссис Багшот до сих пор не может прийти в себя. Она позвонила Эдварду, чтобы узнать результаты теста на беременность, в ответ услышала пьяный смех и непристойные анекдоты. Подобные случаи не идут на пользу его репутации. Если он уже не может держать себя в руках на вечеринках, то скоро начнет выпивать рюмку-другую перед тем, как идти к больному. Раз ты уже ступил на скользкую дорожку, то с нее нелегко сойти…
— Бедный Эдвард, он наверняка несчастен…
— Даже если с ним все в порядке сейчас, то вскоре, без сомнения, он почувствует себя несчастным.
Прим сидела на стуле по-мужски, широко расставив ноги. На ней были вельветовые бриджи с шнуровкой по бокам до колена. Волосы были зачесаны за уши, на лоб падала короткая челка. Худое лицо казалось слишком узким.
— Думаю, что существует кое-что похуже, чем слабость. Грубость, например.
— О да, конечно. Но разве, когда любишь, задумываешься об этом? Если ты влюблена, то не обращаешь внимания на недостатки, поначалу, по крайней мере. А затем для женщины важней всего становится привычка. Когда страсть отступает и ты видишь в избраннике обычного смертного, то просыпается материнский инстинкт. Насколько бы ужасно ни вел себя мужчина, ты все будешь прощать ему и защищать от неприятностей. Мама так относилась к отцу. Он был подвержен беспричинным приступам ярости. Его ужасно раздражало, когда в доме что-то находилось не на своем месте. Отец никогда не уставал подчеркивать, что является главой семьи. Хотя мама была гораздо ярче как личность и умнее, она прощала отцу все. Она говорила, что никогда не сможет рассердиться на отца. Мама считала своим долгом делать все, чтобы отцу было комфортно. Женщины мазохистки по природе. Они с готовностью впрягаются в ярмо.
— Ты на самом деле считаешь, что мужчины уступают женщинам? Что браки возможны лишь потому, что женщины сознательно жертвуют собой?
— Черт побери, я не знаю. В наше время совершенно непонятно, почему разрушаются браки. Не успевают утихнуть звуки свадебного марша, а молодожены уже занимают очередь в суд для того, чтобы развестись.
— Ты когда-нибудь была влюблена?
Возникла короткая пауза.
— Однажды, много лет назад. Но у меня не было густых черных волос, которые красиво ниспадали бы на плечи. Я слишком бесцветна, чтобы рассчитывать на взаимность.
— Несправедливо называть себя бесцветной. Хотя бы потому, что твои глаза необыкновенной глубины.
— Спасибо. Самое смешное то, что он говорил эти же слова. Знаешь, это одна из немногих фраз, которые я хорошо запомнила. Ты можешь гордиться своей проницательностью. В свое оправдание могу сказать, что он не был слишком говорлив.
— Наверняка именно это качество и привлекало тебя в нем? — Я была изумлена: каким образом болтушка Прим влюбилась в молчуна? — Если считаешь, что я слишком любопытна, не отвечай.
— О, не имею ничего против того, чтобы посудачить о нем. Есть нечто волнующее в воспоминаниях. Они заставляют сердце биться сильней. — Прим откинулась на спинку кресла. Поднос на коленях угрожающе накренился, тарелка с супом сдвинулась к краю подноса. — Но мне нечего сказать: я была влюблена в него, он был влюблен в… другую. Вот и все, ничего интересного.
— Он так и не узнал?
— Однажды он подвозил меня домой после танцевального вечера. Мы знали друг друга всю жизнь, в этом не было ничего необычного. Дорога пролегала сквозь густой лес. Было довольно темно, на небе светила луна. Думаю, что выпила больше, чем следовало. Он, не отрываясь, смотрел на дорогу. А я, не отрываясь, смотрела на него. Я думала, что с радостью позволила бы разорвать себя на мелкие кусочки ради него. Очевидно, на меня подействовала атмосфера. Он, не поворачивая головы, спросил, что со мной. Кровь забурлила у меня в жилах, как у солдата-новобранца при встрече с королевой. Я положила ладонь на его руку. Не знаю, чего я ожидала. Наверное, что он немедленно остановит машину и заключит меня в объятия. Он же никак не отреагировал. Судя по его реакции, он ничего не понял. Я убрала руку через несколько секунд. Остаток пути мы ехали в абсолютном молчании. — Прим улыбнулась и принялась за остывший суп.
— Так что, ничего не было сказано? Ты, должно быть, чувствовала себя уязвленной.
— Было бы лучше, если бы он совсем ничего не сказал. Когда мы добрались до Ярдли Хаус, он заглушил мотор. Мои надежды воспарили лишь для того, чтобы оказаться вдребезги разбитыми. «Дорогая Прим, — сказал он, бережно взяв меня за руку. — Ты мне очень нравишься. Для меня было бы большой честью находиться рядом с такой милой, очаровательной женщиной. Мы знакомы с детства…» Какое успокоение в его словах, не находишь? — Прим нервно засмеялась. — Я полностью утратила контроль над собой. Меня подвела интуиция. В глубине души я понимала, что близкие отношения между нами невозможны. Когда он заговорил о моих глазах, я не смогла сдержать слез.
— Ты, очевидно, чувствовала себя совершенно подавленной?
— О, я успешно играла свою версию древнегреческой трагедии в течение нескольких месяцев, а потом вдруг поняла, что не случилось ничего страшного. Единственной проблемой было то, что у меня уже вошло в привычку любить его. И когда он ушел… Ты снова раскашлялась. Немедленно ложись!
Прим наотрез отказалась продолжить рассказ о своей старой любви. Вместо этого принесла зубную щетку, кружку и миску, куда я могла бы сплевывать. Когда Прим предложила ночной горшок и сказала, что не видит ничего страшного в том, чтобы вымыть его после меня, я оказала яростное сопротивление. Однако ноги отказывались подчиняться. Мне понадобилось не менее получаса, чтобы спуститься по лестнице и добраться до туалета. Тропинку в укромное место уже не заграждали кусты крапивы, а в самом туалете появились сверкающее металлическое ведро и рулон бумаги. Я вспомнила, что нужно наклониться при входе. Паучок был слишком занят. Он плел новые узоры. Я заметила, что он перебирает ножками, сидя в самом центре ажурной паутины. Когда я направила на него свет фонаря, паучок замер — притворился мертвым. Мне стало интересно: а способен ли он испытывать эмоции? Чувствовал ли он ярость, когда его многодневную работу разрушили в один миг? А может, он испытывал радость, когда муха попадала в расставленные сети, или ужас, когда птица проносилась над ним? Мне казалось абсолютно немыслимым то, что живое существо может есть, размножаться, убивать, сохраняя полное равнодушие к происходящему, повинуясь лишь могучему инстинкту.
