— Мне кажется это несправедливым. Думаю, что мистер Гилдерой… — я запнулась, вспомнив, как Амброуз отравил газом мотылька, — …учтивый и любезный человек.
— Ага, и дьявол кажется любезным, когда приходит по твою душу. Как иначе он может вытянуть у тебя самое святое? — Дасти шумно высморкался и вытер мясистый нос рукавом. — Не увлекайтесь общением с Гилдероями, юная леди. В противном случае даже близкие родственники не узнают вас. Говорят, что сэр Амброуз — мастер перевоплощений. По ночам он стоит на вершине холма и воет, как волк… А сейчас пора заканчивать разговоры и приступать к работе. Оружие женщины — ее язык, и он не знает усталости.
К часу дня моя спина ныла, а пальцы распухли из-за того, что мне приходилось иметь дело с грубой мешковиной. Дасти снова потащил меня в кухню, на этот раз для ленча. Я умирала от голода. Я проглотила сандвичи, яблоко и банан еще до того, как Дасти разогрел свой ленч — консервированный суп, в котором плавали лохмотья кислой капусты. Еще не менее десяти жестяных банок стояли в шкафу на полке.
— Довольно необычная еда, — заметила я.
— Я покупаю суп на распродажах в Торчестере. Хозяин магазина делает неплохие скидки на товары, которые не пользуются спросом. Местные парни, наверное, не очень любят такую еду.
— Не удивительно. Суп выглядит отвратительно.
— Зато он стоит копейки. — Дасти жевал круговыми движениями, как овца. Он старался, чтобы пища попадала на редкие зубы. — Слишком много уксуса, а так ничего. — Дасти встал и внимательно осмотрел ржавые банки на полке. — Сладкий перец. Думаю, что пригодится для пудинга.
Наблюдать, как Дасти самодовольно пережевывает пищу, в то время как мой желудок ныл от непреодолимого голода, было выше всяческих сил.
— Я пока проведаю мистера Виннакотта. Он лежит в постели — сильно простудился. К двум я вернусь.
Я натянула на плечи плащ. В правом кармане оказался пакет с шоколадным печеньем. Я неторопливо шла через лес и жевала печенье. Под лучами солнца земля уже оттаяла. Распустившиеся молодые листочки шумели над головой. Оранжевая бабочка порхала между кустами крапивы. Поваленные стволы деревьев были густо покрыты изумрудным мхом. Одинокие белые цветы сиротливо выглядывали из-под голых прутьев плетеной изгороди. Хлоя гонялась за мохнатой пчелой, пока та не скрылась из виду. Рыжая белка выскочила на тропинку передо мной, махнула пушистым хвостом и вспрыгнула на дерево.
Спальня в доме священника являла собой грустный контраст с дикой красотой леса. Комната была обставлена массивной викторианской мебелью из красного дерева, которая поглощала солнечный свет. Обои на стенах уже выцвели, а пол был покрыт коричневым линолеумом. Бледное лицо Свитена сливалось с оливкового цвета наволочкой и простынями. Только лиловый нос выделялся на общем фоне.
— Как мило, Фредди! — произнес Свитен слабым голосом и протянул костлявую, холодную как лед руку.
Легкий ветерок поднял коричневые шторы. Они захлопали, как паруса бригантины.
Несмотря на толстый рыбацкий свитер, я дрожала от холода:
— Хочешь, я закрою окно?
— Пожалуйста, — Свитен виновато посмотрел на дверь. — Берил любит, когда в доме много воздуха. Но, должен признаться, я немного замерз. — Свитен уныло кашлянул.
Одеяло, которым он был укрыт, казалось слишком тонким, а блестящее зеленое покрывало годилось только как украшение.
— Бедняга! — Мне показалось, что Свитен нуждается в сочувствии. — Откуда такой противный кашель?
— Это ужасно. Не помню, чтобы когда-либо чувствовал себя настолько плохо. Пару дней назад температура поднималась до ста.
— О боже! Как тебя прихватило!
— Не хочу утомлять тебя рассказами о своих недугах, — Свитен посмотрел на меня с надеждой.
Я стала расспрашивать его о симптомах болезни, вскоре щеки Свитена порозовели, а голос приобрел былую силу.
— Как ты чувствуешь себя сейчас?
— Я чувствую ужасную слабость. Берил полагает, что я должен голодать, чтобы поскорее поправиться. Не думаю, что здоровый мужик сможет встать на ноги, съев сухой тост и выпив чашку жидкого супа в течение дня. — Я вытащила из кармана остатки печенья. — О Фредди, это мое любимое печенье. Спасибо, спасибо тебе большое!
Мы разделили печенье пополам. Пока мы жевали, я рассказала Свитену о своей новой работе, а он посетовал на трудности, которые испытывает, общаясь с местной паствой.
— Проблем, которые стоят перед Церковью Англии, не становится меньше, — сказал Свитен. — Люди более не считают, что посещение воскресной службы придает им респектабельности. Нам приходится полагаться на иные стимулы. К сожалению, игра на гитаре, чашка холодного кофе во время собраний и распевание баллад на празднике урожая не слишком действенные приемы. Кто в наши дни желает быть кротким и смиренным и унаследовать Царство Божие? Ведь всегда есть возможность выбраться в местный паб и выпить пинту-другую пивка.
— Ты полагаешь, что торжество материализма является проблемой?
— В какой-то мере. Проблемой является то, что наша культура предлагает все и сразу. Кроме того, люди стали больше знать. Телевидение убедило их, что земля круглая, а все мы — продукт длительной эволюции. В этой модели не остается места змею-искусителю и вселенскому греху. Если вы набиваете головы людей рассказами об инопланетянах и снежном человеке, глупо рассчитывать на то, что они будут задумываться о последствиях своих деяний. — Я онемела, слушая неожиданную исповедь. — Прости меня, дорогая Фредди. Мне не следовало говорить об этом. Я просто еще не совсем выздоровел. И… немного расстроен…
— Ты можешь говорить обо всем, что считаешь нужным. Обещаю, я не стану докладывать епископу.
Свитен слабо улыбнулся.
— Я уже говорил с епископом об этом. Он посоветовал больше молиться. Но пойми, я не могу больше молиться! — голос Свитена зазвенел от отчаяния. — Я пытался, я десять лет умолял Господа помочь мне, но он отказался. Почему? Есть два ответа: или Господь садист, или его не существует. Вот так, именно к этому выводу я пришел, — Свитен слабо улыбнулся.
На его глазах заблестели слезы. Я присела на кровать, похлопала его по руке и протянула рулон туалетной бумаги, который стоял на прикроватном столике.
— Мне так стыдно! — всхлипнул Свитен. — Я веду себя как ребенок.
— Во всем виновата болезнь. Когда я болела, то рыдала с утра до вечера, несмотря на то, что Прим по-матерински ухаживала за мной, в доме было тепло, а еда всегда была вкусной, — я сделала паузу, осознав, что могу показаться бестактной. — Когда человек болеет, он чувствует себя несчастным и беспомощным. Хотя если вдруг когда-нибудь я приму решение, что никогда более не возьму в руки кисть и краски, то не смогу сдержать рыданий. Потеря профессии гораздо более тривиальное событие, чем потеря священником веры в Бога…
— Тебе не кажется, что наш разговор слишком уж в викторианском духе? — прервал меня Свитен. Он делал невероятные усилия, чтобы взять себя в руки. — Помнишь парня из романа миссис Гаскелл
[48], которого мучили сомнения? Кажется, роман назывался «Север и юг». Он вынужден был бежать и жить среди дымящих труб Севера. Для него это стало настоящим испытанием. Грязный воздух убил его бедную невинную жену. Каждый день я говорю себе, что должен оставить пост. Но, боюсь, мой поступок убьет Берил. Может быть, лучше продолжать служить людям без веры в сердце? Но ведь это лицемерие! — Свитен застонал и натянул простыню на лицо.
