Ему хотелось крикнуть ей:
— Лида! Остановитесь.
Но она продолжала быстро, быстро говорить, и лицо ее грубо и странно изменялось:
— И первый мне это говорил папа. Но я имела глупость и несчастие поверить вам. Правда, я слышала и раньше, что любовь к женатым никогда почти не бывает счастлива. Но я верила в искренность вашего чувства. Теперь я вижу, что это был один обман. Вы воспользовались моею доверчивостью и моею неопытностью. О, как теперь мне все это ясно!
Она усмехнулась и холодно посмотрела на него.
— Итак, что же теперь вам нужно от меня?
Ивану Андреевичу было страшно сознавать, что два года мучительно тянувшегося чувства должны были вот сейчас, немедленно получить такое нелепое и насильственное завершение.
— Лида, — сказал он. — То, что происходит сейчас, одинаково недостойно нас обоих. Я вас прошу в последний раз терпеливо меня выслушать. И если после моих слов вы все-таки будете стоять за развод, я окончу то, что начал.
Она с любопытством посмотрела на него.
— Какое мне, в сущности, до этого дело?
— Я подумал, что вам не может не быть до этого дела. Я слишком высоко ставлю чистоту нашего взаимного чувства.
Он поднялся с места.
— Говорите. Я вас слушаю.
Желая скорее причинить ей боль, чем думая, что она может его действительно понять, он резко сказал:
— Да, я сказал вам в передней неправду. Я был вчера не в гостях, а в одном нехорошем доме, где живут девушки дурного поведения.
Она осталась неподвижною, глаза смотрели на него скорее даже с любопытством, и только в губах было что-то жалкое.
И, испытывая острое, мучительное удовольствие, он рассказал ей обо всем, умолчавши только о Тоне и о странном и постыдном волнении, которое он пережил вчера ночью.
— Я почувствовал потребность, — заключил он, — рассказать вам об этом. Понятно, я не могу рассказывать вам еще о многих позорных и безобразных подробностях, которые сопровождают формальную сторону развода.
— Достаточно, — сказала Лида устало и слабо. — Вы правы. Даже больше: я вам благодарна. Вы честно поступили со мною…
Она выпрямилась на постели во весь рост и вдруг, слабо вскрикнув, упала навзничь. Когда Иван Андреевич подбежал к ней, бледная, с полуоткрытым ртом и глазами, странно серьезная и спокойная, она лежала, запрокинув голову в неудобной позе.
X
Когда они вместе с Петром Васильевичем привели ее после долгого обморока в чувство, она отвернула лицо к стене и чуть слышно сказала:
— Пусть он уйдет.
Иван Андреевич вышел на цыпочках из комнаты и сел в гостиной, охваченный совершенно новым чувством немного странного, но вполне искреннего удовлетворения. Даже Лида казалась теперь ему ближе, чем за все последнее время. Он вспомнил ее беспомощно-неподвижное лицо, когда она лежала в обмороке, и, проникаясь к ней нежностью и состраданием, чувствовал, как в нем оживает что-то прежнее.
Раз она приняла это так мучительно, то, значит, любит. Конечно, ей трудно отрешиться от взглядов своей среды. Это все так естественно и понятно. Она немного нетерпелива, как ребенок. Но когда она, придя окончательно в себя, взвесит все происшедшее, то ее чувство примет новую форму.
Устраиваются же другие люди иначе.
И он начал строить планы совместной жизни с Лидией. Они могли бы уехать в какой-нибудь другой город. Он бы устроил себе перевод.
Так сидел он, лихорадочно куря и мечтая, пока не надвинулись сумерки.
Петр Васильевич несколько раз входил и выходил. Дурнев спрашивал его взглядом, и тот отвечал:
— Спит.
Несколько раз Петр Васильевич точно хотел о чем-то заговорить, но не решался. Наконец, он присел и, потирая коленки и покачиваясь, сказал:
— Конечно, может быть, оно с новейшей точки зрения так и нужно, но, простите, мой дорогой, вы поступили сегодня… я даже не ожидал этого от вас…
И он разразился едкими упреками.
— Чего вы хотели этим достигнуть? Простите мне, старому дураку, но говорить молодой девушке такие пошлости… Этого я не понимаю. Я согласен, что все это для вас крайне неприятно… Наш закон ставит беспощадные требования, но ведь дело ваше личное. Согласитесь. Вы были когда-то счастливы… Ну, и расплачивайтесь за это сами. Я согласен, что ваша жизнь оказалась разбитою. Но зачем об этом всем знать молодой девушке, этого я, простите, не понимаю.
— Потому что это гадко, — сказал Иван Андреевич, раздражаясь. — Я бы скорее отказался от мысли жениться на Лидии Петровне, чем проделать всю эту гнусность.
Наступило напряженное молчание.
— Простите, мне показалось, я ослышался.
Петр Васильевич качнулся и вкрадчиво потер колени.
— Мне показалось, вы как будто изволили выразить ту мысль, что считаете для себя обременительным продолжать начатые хлопоты о разводе. Вероятно, я ослышался или что-нибудь не так понял?
— Да, я чувствую, что не могу проделать того ряда гнусностей, которых требует от меня закон, — отчетливо сказал Иван Андреевич.
— Другими словами, вы берете ваше слово назад?
— Не назад, но я не могу по соображениям морального характера подчиниться требованиям закона.
— Это одно и то же-с, — сказал Петр Васильевич, сделавшись вдруг неподвижным.
Дурнев опять почувствовал прилив злобы, но, боясь выйти из границ, сдержанно сказал:
— Очевидно, мы не понимаем друг друга.
Его удивляло, как Петр Васильевич не хочет войти по-человечески в его положение.
— Да-с, по всей вероятности. А потому я хотел бы знать, что вы намерены теперь предпринять?
Иван Андреевич с удивлением посмотрел на него.
— А что я могу сейчас предпринять? Мне кажется, все зависит от Лидии Петровны.
— Я вас не понимаю, — сказал Петр Васильевич. — Раз вы берете слово назад, что может сказать Лида?
— То, что ей подскажет ее сердце.
— Извините, я все же не понимаю. И, кроме того, позвольте вам сказать, что это — мальчишество. Все, что вы говорите сегодня и делаете, есть одно неизвинительное и непонятное мне мальчишество. Я бы даже мог оскорбиться, и если я этого не делаю, то лишь потому, что всегда был о вас лучшего мнения. Что же вы, мой дорогой, думаете, что вот вы берете ваше слово назад, а двери моего дома будут для вас по-прежнему, например, открыты?
Он задохнулся и тяжело перевел дыхание.
Иван Андреевич понял его не сразу. Потом краска медленно и трудно залила ему лицо. Конечно, Петр Васильевич стоял на своей точке зрения и сойти с нее не мог.
В сущности, какое ему было дело до внутренних переживаний Ивана Андреевича? Ведь даже Лида и та не пожелала войти в его положение.
