Утро выдалось ясное, такое солнечное и теплое, что и не верилось в близкое начало зимы. Лютава грелась на солнце, вдыхала свежий воздух леса, пронизанный горьковатым и волнующим запахом первой прели. Подняв голову, прислушивалась. Сквозь шум ветра в листве пробивались отдаленные звуки. Вот они стали яснее: в лесной глуши раздавался волчий вой. Он доносился с разных сторон: где-то волки казались ближе, где-то дальше. Лютава спокойно ждала, сидя в проеме открытой двери и устремив взгляд в чащу.
За стволами мелькнуло что-то серое, но из леса никто не показывался. Обширная поляна могла бы вместить сотню человек; за деревьями угадывалось уже немало живых существ, однако все они прятались.
– Идите сюда, дети мои! – крикнула Лютава, когда ей надоело ждать. – Я не съем.
На этот призыв из-за берез наконец появился… кто-то, не то человек, не то зверь лесной. Он шел на двух ногах, но одет был в накидку из сшитых волчьих шкур, на голове скалила пасть высушенная морда, позади болтался хвост. Лицо полностью закрывала берестяная личина. Однако ничто не дрогнуло в лице женщины на пороге, будто ничего более привычного она и не могла увидеть. Неслышно, крадучись, с рогатиной в лапе, волк приблизился и, не доходя шагов десять, низко поклонился.
– Поклон и привет наш тебе, Волчья Мать! – глухо прорычал он из-под личины. – Дозволишь ли подойти?
– Подойди. – Лютава кивнула. – Назови твое имя.
– Зовут меня Космач. – Оборотень снова поклонился.
– Много ли волков в твоей стае?
– Два десятка и трое еще.
– Куда думаете идти на зиму?
– На Ужердь-реку собираемся.
– На Ужерди Корень со своими живет. Чуешь в себе силу его выгнать? – Лютава подняла бровь.
– Куда же тогда пошлешь нас?
– На Пыталь-реку не хочешь ли пойти?
– Больно тесно там. Ходили мы на Пыталь года три тому.
– Уже нет. Другое лето как два рода ушли оттуда, теперь тихо.
– Коли так, то прими, Волчья Мать, дары наши и отомкни нам пасти на удачный лов, на добрую добычу!
Лютава кивнула. Не оборачиваясь, Космач взмахнул рогатиной, и на поляну вышло с десяток его собратьев. У всех личины наглухо закрывали лица, однако «волки» приближались к хозяйке не без робости. На поляне не было идолов, обычных в таких местах. Идол не требовался там, где жила она – Волчья Мать, живое воплощение самой Марены. Молодые «волки» несли корзины и мешки, двое тащили на палке тушу барашка, которую и положили вместе с другими приношениями перед порогом избы. Лютава скользнула взглядом по дарам: обычные плоды полевых и домашних работ, всякое жито, овощи, льняная и шерстяная тканина. Ей не требовалось знать, где и как они все это взяли: обычай требовал поднесения ведунье, замыкающей и отмыкающей волчью пасть, осенью плодов домашнего хозяйства, а весной – дичи и мехов собственной добычи. Но к ней, Волчьей Матери, приходили стаи только «отреченных волков», то есть тех, кто навсегда порвал с родом и людским жильем и вел лесную жизнь круглый год. Эти стаи недолго задерживались на одном месте и каждый год перемещались: иной раз в пустынную дебрь, полную непуганой дичи, а иной раз в недавно заселенные места, где вновь отделившиеся роды сводят лес и сеют хлеб. Иные, более многочисленные и дерзкие, пытались оседлать торговые пути, по которым варяги с севера пробирались на Волгу и к Хвалисскому морю.
Лютава поднялась на ноги и выпрямилась; стало видно, что для женщины она высока ростом, а распущенные волосы достигают колен.
– Благословляю вас именем Леса Праведного! – Она развела руки, собирая силу с окружающего леса, зачерпнула нечто невидимое, потом быстро протянула руки вперед, к замершим «волкам», словно брызнула на них невидимой влагой. – Отворяю пасти вам, волки мои серые, дети мои лесные. Да будут очи ваши зорки, ноги ваши быстры, зубы ваши остры, да не уйдет от вас добыча, да собьется со следа вашего враг. Ярила в помощь, Велес в путь!
«Волки» молча поклонились и попятились с поляны. Из трех десятков на глаза Волчьей Матери посмели показаться только вожак и те, кто принес дары – самые сильные и смелые из его стаи. И понятно, почему для того, чтобы выйти к этой простой с виду избушке, требовались сила и смелость. Когда Лютава встала, взгляд ее заострился и отвердел. Железным клинком вонзаясь в души, этот взгляд мог убивать. Когда она произносила пожелание, словно прохладная волна омыла каждого, кто ее слышал, неважно, стоял он на поляне, у нее перед глазами, или прятался за первыми березами опушки. Точно ветер пролетел над головами, поставив дыбом каждый волосок на теле под одеждой и шкурами. В этот миг сама Темная Богиня смотрела из глаз своей приближенной, а перед взором богини смерти и обновления не стоит показываться без большой надобности. Даже сам Космач, разговаривая с Лютавой, не поднимал глаз выше ее колен. Ее власть простиралась не только на земли угрян, но даже на Оболвь, населенную дешнянами и подчиненную иному княжескому роду. И там не находилось волхвы, равной Лютаве по силе. Чему дивиться: Лютава, дочь Вершины и Велезоры, происходила от праматерей кривичского и вятичского племени, была старшей дочерью старшей дочери княжеских родов. Несчетное число поколений в крови ее бабок и прабабок накапливалась сила, передаваемая старшей из дочерей, так что очередная носительница этой силы, урожденная княгиня, волхва и жрица, становилась почти живой богиней.
Получив благословение, стая Космача исчезла в лесу. Лютава еще некоторое время посидела на пороге, приходя в себя. Сила богини медленно отступала из души, возвращая женщину в человеческий мир. Лютаве не требовалось особенных усилий для того, чтобы призвать богиню, заговорить ее устами – не более, чем обычной женщине, чтобы прыгнуть с обрыва в реку. Сделать это не трудно – только страшно и холодно. И надо уметь плавать. Лютава была смелой женщиной и плавать умела, но, выбравшись снова на берег, должна была отдышаться и обсохнуть. С годами ей все легче давалось это душевное усилие, но полет духа все тяжелее обходился телесной оболочке. Сильно билось сердце, срывалось дыхание, кружилась голова, и тянуло прилечь. Общение с Навью закаляет дух, но быстрее положенного изнашивает тело.
Лютава знала, что едва ли ей удастся прожить очень долго, но не грустила об этом: дальнейший путь ей был известен довольно хорошо. Уже недолго оставалось до возраста, в котором мир живых покинула ее мать, и Лютава ждала этого срока, зная, что он положит некий предел и ее жизненному пути. Женщины ее рода очень редко успевали увидеть внуков.
Поднявшись наконец, она ушла в избу и остановилась у косяка, привыкая к полумраку. Изба ее ничем не отличалась от обычного жилья лесной волхвы: тесная, с многочисленными горшками и горшочками на полках, с пучками трав, подвешенных к матице, с полотняными мешочками высушенных кореньев, издававших пряный запах. Необычной ее делали вещи, которых в лесу не водится: две серебряные чаши с позолотой, украшенные самоцветными камнями, явно греческой работы. На простом непокрытом столе лежали снизки стеклянных бус – разнообразных ярких цветов, с полосочками и глазками. Хрустальные бусины – будто льдинки, сердоликовые – словно застывший мед.
