Постепенно опыт моего психиатра как врача и его уверенность как человека возымели действие; постепенно начали действовать и препараты, которые успокоили буйство моей мании. Врач прямо и недвусмысленно сказал мне, что у меня маниакально-депрессивное заболевание и мне придется принимать препараты лития. Возможно, всю жизнь. Эти новости звучали пугающе. Тогда о заболевании и его течении было известно значительно меньше, чем сейчас. Но все равно я испытала облегчение, услышав диагноз, который в самой глубине своего сознания считала верным. Но я все же сопротивлялась приговору, который, как мне казалось, выносил мне врач. Он внимательно выслушал все мои сбивчивые попытки найти альтернативное объяснение своим нервным срывам: неудачный брак, стресс из-за переработки, стресс от начала работы в психиатрии. И остался тверд в диагнозе и назначенном лечении. Это было горькое, но все же облегчение. Я прониклась безмерным уважением к своему психиатру за его ясность мышления, очевидную заботу и способность прямо, без обиняков, сообщить плохие новости.
На протяжении всех последующих лет, за исключением того времени, что я работала в Англии, я встречалась с ним как минимум раз в неделю. Когда я была в тяжелой суицидальной депрессии – чаще. Он тысячу раз сохранил мне жизнь. Он видел меня в безумии, в отчаянии, в прекрасных и ужасных любовных историях, в моменты побед и разочарований, рецидивов болезни и попытки самоубийства, смерти любимого человека, взлетов и неудач моей карьеры. Проще сказать, он наблюдал практически все аспекты моей психологической и эмоциональной жизни. Он был очень добр ко мне, но притом всегда тверд. Понимая, как никто другой, сколь многое я теряла от приема лекарств – в своей энергии, активности, оригинальности, – он никогда не позволял себе забыть, чего мне будет стоить отказ от них. Его не смущали сложность и двусмысленность, он оставался решителен даже среди хаоса и неопределенности.
Он обращался со мной с уважением, с уверенным профессионализмом и несокрушимой верой в мою способность вылечиться и многого достичь. Заболевание и перепады настроения сильно повлияли на мои отношения с близкими и на работу. Но в то же время именно отношения и работа их и формировали. Мне было необходимо научиться понимать эту сложную взаимозависимость, различать в лечении роли лития, силы воли, стремления к выздоровлению и осмысленной жизни. Именно для этого была нужна психотерапия.
Я не представляю себе нормальной жизни без помощи лития и психотерапии. Литий смягчает депрессии, предотвращает соблазнительные, но опасные подъемы, проясняет спутанные мысли, замедляет меня, делает мягче. В конце концов, он удерживает от разрушительных шагов в карьере и отношениях, спасает от госпитализации и создает почву для психотерапии. Но раны лечит именно психотерапия. Она помогает обрести смысл в растерянности, разобраться в пугающем хаосе мыслей и чувств, вернуть себе самообладание, надежду и способность учиться на собственном опыте. Таблетки не помогут принять реальность, но вернут в нее быстрее, пока еще есть силы бороться. Психотерапия – это убежище, это поле битвы, это место, где я была психотична, невротична, восторженна, растеряна, отчаянна сверх всякой меры. Но благодаря ей я всегда верила – или научилась верить, – что однажды смогу со всем этим справиться.
Ни одна таблетка не спасет вас от нежелания принимать таблетки. Равно как никакое количество часов психотерапии не избавит вас от маний и депрессий без помощи лекарств. Мне было необходимо и то и другое. Это довольно странно – быть обязанной жизнью таблеткам и этим особенным, необычным и глубоким отношениям, которые называют психотерапией.
Однако то, что я обязана жизнью литию, довольно долгое время не было для меня очевидным. Мое сопротивление лечению слишком дорого мне обошлось.
Тоска по Сатурну
Люди с Сатурна сходят с ума по-своему. Не так уж и удивительно, что я, дочь метеоролога, в дни той великолепной летней иллюзии улетела на эту далекую планету, чтобы скользить по облакам и эфиру, мимо звезд, через поля ледяных кристаллов. Даже сейчас, особенным взглядом своего разума, я вижу необычайное мерцание света, переменчивые цвета поверх гигантских вращающихся колец и едва заметные бледнолицые луны этой планеты – огненного колеса. Помню, как пела «Унеси меня к лунам», мысленно проносясь мимо спутников Сатурна и считая себя крайне остроумной. Тогда я видела и чувствовала то, что было лишь фантазией.
Было ли это в реальности? Конечно же нет, ни в одной из разумных ее трактовок. Но было ли это со мной? Да. Спустя много времени после того, как мой психоз прошел, а медикаменты начали действовать, это стало одним из тех ярких воспоминаний, что остаются на всю жизнь, овеянные прустовской меланхолией. Спустя годы после этих странствий души и разума Сатурн с его ледяными кольцами приобрел для меня элегическую красоту. Я и сейчас не могу смотреть на изображения этой планеты, не чувствуя острой грусти от того, что она теперь так далека от меня, так недостижима. Сила, великолепие и абсолютная уверенность полетов моего разума долго не давали мне поверить, что я должна по собственной воле расстаться с ними как с болезнью. Я была медиком и ученым, я прочитала массу исследований и ясно понимала неизбежность тяжелых последствий отказа от лития. Но долгие годы после постановки диагноза я сопротивлялась приему лекарств. Почему? Почему мне пришлось пройти через новые эпизоды мании, через затяжные суицидальные депрессии, прежде чем я стала систематически принимать литий?
Сопротивление, без сомнения, росло из категорического отрицания того, что мое состояние – на самом деле болезнь. Как ни странно, это довольно типичная реакция на ранних стадиях заболевания. Перепады настроений настолько неотъемлемая часть жизни и представлений о самом себе, что даже психотические крайности могут казаться временными, объяснимыми реакциями на жизненные события. Я ужасно страдала от ощущения потери себя, того, кем и где я была. Отказаться от полетов разума было трудно, даже несмотря на то, что неизменно следовавшие за ними депрессии едва не стоили мне жизни.
Друзья и родные рассчитывали, что я буду рада стать «нормальной», буду благодарна лечению и с легкостью приму нормальный сон и уровень энергии. Но если вы ходили по звездам и продевали руки сквозь кольца планет, если вы привыкли спать всего четыре-пять часов в сутки, а теперь вам требуется восемь, если раньше вы могли бодрствовать ночи напролет, а теперь не можете, то встроиться в ритм жизни простых смертных – непростая задача. Каким бы он ни был комфортным для других, для вас такая жизнь непривычна, полна ограничений, куда менее продуктивна и безумно скучна. Когда я жалуюсь знакомым на то, что стала менее энергичной, бодрой и живой, они, пытаясь меня поддержать, отвечают: «Ничего, просто ты теперь такая же, как и все мы». Но я-то сравниваю себя не с ними, а с собой прежней. Более того, я часто сравниваю себя нынешнюю с собой «лучшей», то есть во время умеренной мании. И нынешняя «нормальность» так далека от того состояния, когда я была самой яркой, самой активной, полной сил и энергии.
Я так скучаю по себе прежней. Я скучаю по Сатурну.
Моя война с литием началась вскоре после того, как я начала его принимать. Впервые мне прописали этот препарат осенью 1974 года. Но уже ранней весной 1975-го, вопреки советам врача, я прекратила прием. Как только мания прошла и я пришла в себя после последовавшей за ней ужасной депрессии, мой разум выстроил целую армию обоснований сопротивления лекарствам. Одни из них были чисто психологическими. Другие были связаны с побочными эффектами от высоких доз лития, которые были нужны для удержания моего настроения в норме. (В 1974 году в медицинской практике было принято назначать более высокие дозировки лития, чем сейчас. Потом я многие годы принимала меньшие дозы препарата, и практически все побочные эффекты исчезли.) С побочными эффектами, которые мучили меня первые десять лет лечения, было трудно справиться. Для небольшой части пациентов, включая меня, терапевтическая доза лития, то есть та, при которой он начинает действовать, опасно близка к токсической.
