Я рассказала о своих трудностях с приемом лития и о том, что моя жизнь зависит от лекарств. Я рассказала, что обсуждала с психиатром возможность уменьшить дозу в надежде снизить неприятные побочные эффекты. Я очень хотела это сделать, но не менее сильно боялась, что меня снова захлестнет мания. Он убеждал меня в том, что в моей жизни может и не быть более безопасного и стабильного периода, чтобы попробовать, причем под его присмотром. После обсуждений с психиатром в Лос-Анджелесе и врачом в Лондоне я стала очень постепенно сокращать дозу лития. Результат был впечатляющим. Будто с моих глаз после многих лет сняли шоры. Через несколько дней после уменьшения дозы я гуляла в Гайд-парке вдоль галереи Серпентайн и вдруг осознала, что мои шаги стали упругими, я услышала и увидела все то, что раньше не пробивалось сквозь густой туман, обволакивающий мое сознание. Даже кряканье уток казалось звонче и громче, а неровности тропы – заметнее. Я почувствовала себя более живой и энергичной. И, что особенно важно, я снова могла читать без особых усилий. Это было потрясающе!
Тем вечером я ожидала моего меланхоличного англичанина за вязанием, слушая Шопена и Элгара, наблюдая за снегопадом, и была поражена, каким чистым и проникновенным стал звук, как красивы и меланхоличны снегопад и мое ожидание. Я сильнее стала чувствовать красоту, но и грусть тоже. Когда он приехал – элегантный, только с официального обеда, в черном галстуке и белом шелковом шарфе, небрежно обернутом вокруг шеи, с бутылкой шампанского в руках – я как раз поставила сонату Шуберта си-бемоль мажор для фортепиано. Ее изящный, вкрадчивый эротизм переполнил меня эмоциями, и я почти расплакалась. Я оплакивала ту яркость и силу впечатлений, что незаметно для себя самой потеряла, я плакала от радости обрести ее снова. До сих пор не могу слушать это произведение, не погружаясь в прекрасную печаль того вечера, любовь, которую мне посчастливилось узнать, и мысли о шатком равновесии между здоровой чувствительностью и пугающей приглушенностью чувств.
Однажды, после нескольких дней наедине друг с другом вдали от всего мира, он принес мне сборник рассказов о любви. В ней он пометил один отрывок, который передавал всю суть тех восхитительных дней и всего года в Англии:
Спасибо за чудесные выходные.
Мне говорили, идет дождь.
Как на безумие глядит любовь
Я боялась покидать Англию. Мое настроение никогда раньше не было уравновешенным так долго. Сердце ожило, а разум пребывал в отличной форме. Я бродила, гуляла и бегала вприпрыжку по Оксфорду и Сент-Джорджу. Мне было все труднее думать о том, чтобы оставить неспешный ход лондонских дней, а еще труднее – потерять близость и понимание, которые наполняли мои ночи здесь. Англия положила конец моим непрестанным тревогам о всех «если бы», «почему» и «что могло бы быть». Более того, она положила конец беспощадной войне с литием, которая оказалась не чем иным, как тщетным сражением с устройством собственного мозга. Эта война уже стоила мне массы потерянного времени, и, снова чувствуя себя в порядке, я не могла позволить себе выбросить на ветер еще больше времени. Теперь жизнь стоила того, чтобы за нее держаться.
Год неизбежно закончился: снегопады и согревающий бренди зимних вечеров сменились освежающими дождями и белыми винами раннего лета. В Гайд-парке снова появились лошади и розы. Восхитительно прозрачный яблоневый цвет окутал черные ветви деревьев в парке Сент-Джеймса. Долгие и тихие дневные часы подарили умиротворенный оттенок моим последним дням в Англии. Я уже с трудом вспоминала жизнь в Лос-Анджелесе, а еще труднее было представлять возвращение к десяткам новых пациентов, суете и хаосу управления большой университетской клиникой, переполненной тяжелобольными. Я даже начала сомневаться, смогу ли вспомнить, как проводить психиатрическое обследование, и тем более обучать других, как это делать. Мне не хотелось оставлять Англию. Но еще меньше хотелось возвращаться в город, который для меня был связан не столько с изматывающей научной карьерой, сколько с нервными срывами, следовавшим за ними холодным и обескровленным существованием, с изнурительным притворством, что у меня все в порядке, с необходимостью быть милой, когда чувствовала я себя чудовищно.
Однако я сильно ошибалась в своих предчувствиях. Год в Англии не просто дал мне передышку. Он позволил мне восстановиться. Преподавание снова стало увлекательным. Ведение интернов приносило удовольствие, как в давние времена, а общение с пациентами дало мне шанс использовать на практике знания, полученные из собственного опыта. Душевное истощение дорого мне обошлось, но, как ни странно, только чувствуя себя здоровой, энергичной и в отличном расположении духа, я смогла это по-настоящему осознать.
Работа шла хорошо и довольно гладко. Большую часть времени я проводила за написанием в качестве соавтора учебного пособия по маниакально-депрессивному заболеванию. Я наслаждалась тем, насколько легче мне стало читать, анализировать и запоминать медицинскую литературу, ведь до недавних пор это требовало невероятных усилий. Работа над главами книги представляла собой приятное сочетание науки, клинической медицины и личного опыта. Поначалу я беспокоилась, что этот опыт может исказить содержание. Но соавтор был хорошо осведомлен о моей болезни, и текст проверили несколько других врачей и ученых. И все же довольно часто я подробно останавливалась на том, что испытала сама, чтобы подчеркнуть тот или иной аспект классификации или лечебной практики. Многие главы, в частности о самоубийстве, принятии медикаментов, детстве и подростковом возрасте, психотерапии, клиническом описании, творчестве и межличностных отношениях, расстройствах процессов мышления, восприятия и познания, я написала, исходя из собственного убеждения, что эти аспекты раньше были обделены вниманием науки. Другие главы – об эпидемиологии, наркотической и алкогольной зависимости, об оценке маниакальных и депрессивных состояний – были по большей части обзором уже существующей психиатрической литературы.
При подготовке главы о клиническом описании, в которой приводились основные характеристики маниакального, гипоманиакального, депрессивного и смешанного состояний, а также циклотимических черт, соответствующих этим клиническим состояниям, я опиралась не только на классические труды, например профессора Крепелина, но и на свидетельства самих пациентов. Многие из них были написаны художниками и литераторами – они создали крайне точные и живые описания собственных маний, депрессий и смешанных фаз. Остальные свидетельства я взяла у своих пациентов или из трудов других психиатров. В нескольких случаях я использовала и собственный опыт – заметки, которые собрала за годы подготовки университетских лекций. Таким образом, текст, состоящий из клинических исследований, описаний симптомов, классических клинических описаний из европейской и британской литературы, был удачно дополнен отрывками из стихов, романов и дневниковых записей людей, страдавших маниакально-депрессивным заболеванием.
По личным и профессиональным причинам я сделала сильный акцент на смертельной опасности этой болезни, на невыносимом беспокойстве, свойственном смешанной мании, и на необходимости работать с сопротивлением приему медикаментов. Мне эта книга дала возможность дистанцироваться от собственных переживаний и посмотреть на заболевание со стороны, через призму холодного научного ума. Для этого мне потребовалось структурировать хаос, через который я прошла сама. Наука часто оказывалась не только увлекательной, но и обнадеживающей. Временами было непросто наблюдать, как сильные и непростые эмоции и поступки выкристаллизовываются в бесцветные научные фразы. Но нельзя было не увлечься изучением открытий и новейших методов этой быстроразвивающейся отрасли медицины.
