Мне посчастливилось быть и удачливой, и старательной одновременно. Всегда остается риск, что твоя болезнь – как и болезнь любого врача – помешает работе. Вопросы о разрешении на практику не могут быть неправильными или неуместными. Я не в восторге от необходимости отвечать, но это совершенно оправданное требование. Привилегия вести медицинскую практику – это в точности то, что означает слово «привилегия», а не право по умолчанию. И, конечно, настоящая угроза исходит от тех врачей (а также политиков, летчиков, бизнесменов и всех, кто отвечает за здоровье и жизнь других), которые не решаются идти на прием к психиатру из-за стигмы или страха лишиться своих полномочий, быть исключенными из медицинской школы или ординатуры. Те, кто отказывается от лечения или остается без наблюдения, в конце концов становятся тяжелобольными и ставят под угрозу не только свои жизни, но и жизни других. Часто, пытаясь избавиться от перепадов настроения, врачи попадают в зависимость от алкоголя или наркотиков. Нередко медики, страдая от депрессии, сами себе выписывают антидепрессанты. Последствия этого могут оказаться катастрофическими.
Больницы и профессиональные организации должны признать ту опасностью, которую представляют для своих пациентов оставшиеся без лечения врачи, медсестры и психотерапевты. Клиникам и профессиональным объединениям также необходимо обеспечить этим людям эффективное лечение, выработав нормы и требования для безопасной, разумной и уважительной супервизии. Если аффективные расстройства остаются без лечения, под угрозой оказываются не только пациенты, но и сами доктора. Слишком много врачей, зачастую первоклассных, совершают самоубийство. Недавнее исследование обнаружило, что Соединенные Штаты ежегодно теряют среднего размера класс медицинской школы только по вине суицидов. Большая часть самоубийств врачей происходит из-за депрессии или маниакально-депрессивного психоза – болезней, которые вполне успешно поддаются лечению. К несчастью, врачи не только чаще других страдают аффективными расстройствами, но еще у них есть доступ к очень эффективным способам самоубийства.
Доктора, разумеется, в первую очередь должны исцелять себя, но им необходимо качественное и доступное лечение. Медицинская и административная системы должны побуждать врачей к лечению и предлагать разумные правила для надзора за их работой, но не потакать поведению, которое ухудшает их состояние. Как любит подчеркнуть декан моего факультета, задача докторов – лечить больных, которые никогда не должны платить, буквально или в медицинском смысле, за их проблемы. Я горячо с ним согласна, а потому не без страха ждала его реакции на мой откровенный рассказ. По выражению его лица я пыталась понять, что он думает. Внезапно он перегнулся через стол, коснулся моей руки и улыбнулся. «Кэй, дорогая. Я знаю, что ты страдаешь от маниакально-депрессивного заболевания». Он сделал паузу и рассмеялся: «Если бы мы на факультете избавились от всех, у кого есть аффективные расстройства, он бы не просто стал крошечным – он бы превратился в страшно унылое заведение».
Жизнь и настроения
Все мы, как писал Байрон, устроены по-разному. Все мы – заложники ограничений нашего темперамента, а из данных нам возможностей реализуем лишь малую часть. Тридцать лет жизни с маниакально-депрессивным заболеванием помогли мне обрести знания о том, каких ограничений требует болезнь и какие она дает возможности. Ощущения зловещей природы, темноты и смертельной опасности, которые просыпались во мне, когда ребенком я вглядывалась в бездонное ясное небо, полное дыма и пламени, остались со мной навсегда. Порой они разрушают все живое и прекрасное вокруг. Темнота стала естественной частью меня. Мне не нужно напрягать воображение, чтобы вспомнить месяцы изнеможения и безжалостной неослабевающей тьмы. Мне никогда не забыть чудовищных усилий, которые требовались, чтобы преподавать, читать, писать, принимать пациентов, поддерживать общение. Еще глубже спрятаны (хотя в любой момент они готовы подняться на поверхность) воспоминания о насилии, диком настроении, полном безумия, шокирующем поведении, о ранах, которые все это нанесло близким мне людям.
Однако, как бы ни были ужасны эти состояния и воспоминания, они всегда сменялись периодами душевного подъема и избытка жизненных сил. И когда меня снова накрывает ласковая волна восхитительного маниакального воодушевления, ее восторг влечет меня со всей силой, подобно тому, как сильный запах внезапно распахивает дверь в мир глубоких воспоминаний. Мания привносит в жизнь яркость и насыщенность, моменты, которые потом хочется с удовольствием прокручивать в памяти. Они запоминаются сильнее, чем войны, чем любовь, чем детские впечатления. И поэтому я с горькой радостью осознаю, что променяла свое беспокойное, но насыщенное вчера на уравновешенное и благополучное сегодня.
Иногда, хотя и все реже, это прошлое отзывается в настоящем, соблазняя мечтой вернуть экстаз и жар прежних лет. Оглядываясь назад, я чувствую рядом с собой сумасбродную молодую девушку, потом – неуравновешенную и взбудораженную молодую женщину. Они беспокойны, исполнены высоких мечтаний и романтических стремлений. Следует ли снова поддаться соблазну? Возможно ли это? Возможно ли снова испытать восхитительные подъемы, танцы до утра, парение через сонмы звезд, пляски на кольцах Сатурна, чумовое маниакальное воодушевление? А бесконечные летние дни, полные страсти и восторга? Куда деть воспоминания о благоухании сирени, о том, как искрится и льется джин вперемешку с восторгом, а раскаты буйного смеха не смолкают, пока не взойдет солнце или пока не явится полиция?
Вот что намешано в мой коктейль воспоминаний о канувшем в Лету времени. Возможно, ностальгия по минувшему неизбежна для любой судьбы, но есть особенный излом в почти болезненной тоске по жизни, проведенной в невероятных перепадах настроения. Сложно оставить такое прошлое позади, и жизнь мало-помалу превращается в элегию утраченным настроениям. Я скучаю по потерянной глубине и напряженности бытия и иногда тайком, неосознанно, пытаюсь вновь найти к ним тропинку, подобно тому, как все еще пытаюсь нащупать и откинуть назад тяжелый каскад длинных густых волос, которых у меня больше нет. Осталась только фантомная тяжесть, отпечатки буйств настроений в душе. Однако тоска по прошлому – это просто тоска. Я вовсе не чувствую, что у меня нет иного пути, кроме как вновь и вновь вызывать духов былого безумия. Ведь они несут последствия чересчур фатальные и разрушительные и могут стать для меня последней каплей.
Все же притягательность этих необузданных и диких настроений еще сильна, а древний спор между разумом и чувствами почти всегда хочется решить в пользу чувств, ведь это намного интереснее и так вдохновляюще. Легкие мании знают свое дело и обещают ненадолго превратить зиму в весну, даруя невероятные жизненные силы. Хорошо, что при холодном свете дня реальность и разрушительность снова разгоревшейся болезни сдерживают эти опасные порывы. Неверность этих предельно насыщенных моментов, избирательно освещенных памятью, которые кажутся такими хрупкими, вызывает смутную меланхолию. Искушение бросить лекарства, чтобы вернуть к жизни столь интенсивные переживания, быстро снимается холодным пониманием, что насыщенность жизни вскоре сменится сначала исступлением, а в конце концов – неконтролируемым безумием. Мне очень страшно от мысли о том, что я снова впаду в тяжелую депрессию или в жестокую манию. Знание того, что неверный выбор может разнести в клочья любую важную и значимую часть моей жизни – от отношений до работы, заставляет меня очень серьезно относиться к любым изменениям в лечении.
