— Одно из первых ваших появлений в эфире связано с детской редакцией Всесоюзного радио, и было это еще в тысяча девятьсот восемьдесят втором году, — вы консультировали начинающих поэтов в передаче «Поэтический клуб „Березка“» в программе для старшеклассников «Ровесники», и интересно, что вам удавалось совмещать роли радиоведущего и поэта. Сегодня вы ведете «Контекст» в прайм-тайм, в воскресный день. Как телеканал «Культура» нашел телеведущего Полякова?
— Главную роль в моем «назначении» ведущим «Контекста» сыграла, без сомнения, газета. Видимо, когда обсуждалось, кого же пригласить на такую передачу, то, наверное, подумали: попробуем «нелиберала». Ну, это же невозможно, когда большинство говорящих голов в эфире набиты либеральным мусором, как голова Страшилы опилками! Возможно, обратили внимание на полифоничность и широту ЛГ, чего на ТВ маловато. Я всегда говорил, что телевидение должно быть равноудалено и равноприближено ко всем направлениям общественной мысли… Десять лет назад надо мной посмеивались, а теперь вот заинтересовались… Надолго ли?
Беседовал Алексей ГОЛЯКОВ
«Журналист», апрель 2011 г.
«Я не модный драматург»
— Юрий Михайлович, в наш город вас привели «Одноклассники»?
— Да. Конечно, немножко странновато, что мне пришлось в Питер ехать на «Одноклассников», которых привезли из Еревана, а не поставили в каком-то из ваших театров. Но мои театральные взаимоотношения с Петербургом как-то не заладились. Сначала вроде складывалось все хорошо. Году в восемьдесят шестом в ТЮЗе поставили инсценировку моей повести «Работа над ошибками». Получился очень хороший спектакль, он пользовался большим успехом. В восемьдесят седьмом в Александринке приступили к постановке «ЧП районного масштаба». Игорь Олегович Горбачев заказал мне оригинальную инсценировку, прошла генеральная репетиция, по городу были расклеены афиши, а премьера так и не состоялась.
— Причину объяснили?
— Формально, да: на «Ленфильме» режиссер Сергей Снежкин как раз снимал «ЧП районного масштаба». Мол, на один Ленинград два «ЧП» многовато. Потом был долгий перерыв. И только недавно поставили «Небо падших» в Театре на Васильевском. По-моему, довольно симпатично получилось.
— Странно. Братьев Пресняковых ставят, Дурненкова ставят — Полякова нет. Вроде бы: проверенный автор, не надо рисковать: пойдет зритель — не пойдет…
— На Дурненкова точно не пойдет! Все эти авторы «новой драмы» тоже ставятся. Но где? В подвалах! В малых залах. Максимум — сто двадцать человек. А то и шестьдесят, семьдесят. Это даже не театр — это такая драматургическая лаборатория. Кстати, сейчас многие коллективы так и называются «Творческая лаборатория современной пьесы» или что-то в этом роде. В иных «лабораториях» спектакли даже не ставят, а просто актеры читают на голоса. Чего напрягаться-то?! Так называемая «новая драма», которая, кстати, всячески поддерживается, вывозится на фестивали, награждается и тут же забывается. Это чаще всего какой-то репортаж с обильной матерщиной о неких пограничных ситуациях. Зритель не знает, как быть: уйти сразу или все-таки послушать? «Новая драма» — абсолютный отказ от традиционных форм драматургии. Это не развитие традиции, а именно конфронтация с ней. А ведь традиция — не выдумка давно истлевших зануд, а просто отражение сущностных, базовых принципов искусства. Хотите быть в конфронтации со сменой дня и ночи. Да сколько угодно! Но зритель просто не ходит на такие спектакли, и они подолгу не живут. А поскольку сами «новодрамовцы» хорошо видят, что их вещи недолговечны, как фельетоны, они особо в них и не вкладываются, пишут не пьесы, а то, что я называю драматургическим материалом, сырьем.
— Режиссерами почему-то это «сырье» востребовано.
— Режиссеров оно очень даже устраивает. Потому что настоящая, прописанная пьеса ставит режиссера в достаточно узкие рамки. Он становится невольным подчиненным автора, а это далеко не каждому режиссеру нравится.
— В таком случае можно прекрасно обходиться и без Дурненкова с Пресняковыми. Взять да и поставить телефонную книгу — не в переносном, а в прямом смысле.
— Разумеется. Так и делают. Но тогда зачем драматургия столько веков развивалась, вырабатывала какие-то принципы, законы, достигала вершин? Потому-то я и оппонент так называемой «новой драмы». Причем оппонент удачливый. Без ложной скромности могу сказать, что вряд ли есть еще один современный драматург, пьесы и инсценировки которого на постоянных аншлагах идут по много лет — и в России, и в странах СНГ. Только в Москве поставлено шесть моих пьес, и не в подвалах, а в больших залах: Театр сатиры, МХАТ имени Горького, Театр Российской армии. Спектаклем «Кресло» открылась «Табакерка». «Козленок в молоке» в Театре имени Рубена Симонова идет двенадцать лет, «Контрольный выстрел» во МХАТе десять лет, «Хомо эректус» в Театре сатиры семь лет. Попробуйте на братьев Пресняковых соберите зал Театра сатиры на тысячу триста мест! Да даже на премьеру не соберете! Не говоря о том, чтобы спектакль шел много лет. Я вхожу в число тех немногих современных авторов, на кого идет зритель, на ком зарабатывают театры. Худрук Ереванского Русского драмтеатра А. Григорян сказал мне как-то: «Представляешь, мы играем по три-четыре твоих спектакля в месяц на аншлагах!» И при этом я не являюсь модным драматургом. Мои пьесы в «обязательный пакет» современной драматургии не входят. Да и сам я не вписываюсь в «пул» нынешних драмоделов, поскольку не играю в их детские игры и убогие «новые смыслы».
— Ваши разногласия с «новодрамовцами» получаются идеологическими?
— По мнению идеологов «Новой драмы», того же Эдуарда Боякова, время, когда можно собирать больше залы, когда можно увлечь зрителя сюжетом, социально-нравственной проблематикой, анализом современного состояния общества, безвозвратно прошло. А я своими пьесами доказываю, что это все возможно — пожалуйста, сходите хотя бы в Театр сатиры, посмотрите «Хомо Эректус». Но режиссеры, особенно молодые, которые держат нос по ветру, выберут и поставят на вещь, на которую — они отлично это знают! — зритель не пойдет, но — и это они тоже отлично знают — возьмут на какой-то фестиваль. Как мне сказал один питерский худрук: «Я ставлю Улицкую, это — кошмар, она не умеет писать пьесы, но я их ставлю, потому что мне говорят: ставь Улицкую — поедешь на фестиваль!»
— Улицкую сложно ставить, она не «театральный» писатель. Ее произведения не строятся на диалогах.
— Конечно! Она и к прозе-то имеет весьма условное отношение.
— Здесь бы я поспорил…
— Ну да и Бог с ней, с Улицкой! Любое новаторство, настоящее новаторство, должно быть немножко старомодным. Вот возьмем для примера середину двадцатых годов. Выходят две пьесы о Гражданской войне: «Оптимистическая трагедия» Вс. Вишневского и «Дни Турбиных» Мих. Булгакова. Что соответствовало времени, революционной эстетике, так сказать, крушению традиций? Конечно, «Оптимистическая трагедия»! Пьеса, по тем понятиям, абсолютно новаторская. Что такое «Дни Турбиных»? Это фактически Чехов, переживший Гражданскую войну. Продолжение традиций! Что сейчас нынче ставят?
