— Но вы же еще более страшное ругательство придумали — ПИП.
— Да, мой неологизм. Аббревиатура расшифровывается просто — персонифицированный издательский проект.
— Можно сказать то же самое, но по-русски, Юрий Михайлович?
— Производители чтива.
— Поименно, пожалуйста.
— Донцова, Маринина, Дашкова, Устинова и иже с ними… Как ни странно, среди ПИПов преобладают женщины.
— Вы их книги читали?
— Все равно что спросить, читал ли я кроссворд. Не для того печатается.
— Робски к ПИП-компании относите?
— Тут чуть сложнее. У дамы есть определенные литературные задатки, все зависит от того, как она ими распорядится… Но скорее всего, никак. Лет через пять ее никто не вспомнит. Поймите, я не против развлекательной книжной продукции, вопрос в ином. Никогда прежде ПИПы не претендовали на место титанов мысли.
— Но раньше, наверное, их и не было в таком количестве?
— Да, не было Донцовой, зато был ее папа. Знаете, кто он такой? Парторг московской писательской организации Аркадий Васильев — автор романа «В час дня, Ваше превосходительство», превозносящего до небес подвиги чекистов. Книги Васильева печатали такими же тиражами, как сегодня сочинения его дочки. Это одна и та же донцовщина, правда, с разной идеологической начинкой. Папа утверждал приоритет диктатуры пролетариата, а наследница прославляет буржуазные ценности. Это у них семейное. К счастью, ПИПы никогда не станут классиками: их читают, но не перечитывают. Если приведете ко мне человека, перечитывающего Дашкову или Маринину, поставлю вам бутылку.
— Чего?
— Что выберете. Но не приведете — нет таких читателей.
— А по сто страниц в день писать реально?
— Нет, конечно. Думаю, без посторонней помощи там не обходится. Говорю об этом со знанием дела.
— Негром были? Или нанимали?
— Ни первое, ни второе. Однажды, правда, писал приветствие съезду профсоюзов от имени учащихся ПТУ. В стихах. Заплатили мне за эту работу восемьсот рублей, солидную по тем временам сумму, но и жилы вымотали все. Больше за подобное я не брался. Когда говорил о посторонней помощи, имел в виду другое: я стоял у истоков сериального движения в нашей стране и готовил синопсис для фильма «Салон красоты». Потом уже сценарная группа расписывала все в деталях для каждой из ста серий. Так и значилось: кто автор общей идеи, а кто — конкретного сюжета. И с Говорухиным на «Ворошиловском стрелке» мы работали по похожей схеме: у каждого была своя зона ответственности. Это тоже нашло отражение в титрах картины. В литературе же продолжается застоявшееся лукавство. Читатели привыкли относиться к писателю как к собеседнику, им психологически трудно смириться с мыслью, что с ними разговаривает не один человек, а, допустим, восемь. Поэтому соавторы уводятся в тень, хотя честнее было бы написать, что над книжкой работал творческий коллектив под началом руководителя проекта, допустим, Днестровой.
— А к продакт-плэйсменту вы как относитесь?
— Веяние времени, от него никуда не денешься. Пытался спародировать это явление в романе «Грибной царь», а меня обвинили в том, что неправильно назвал крупную фирму по пошиву мужских сорочек. Смешно!
— Может, о цене не договорились?
— Я такими вещами не занимаюсь, это не мой уровень.
— Но Ремарку было не влом рекламировать кальвадос.
— Он попросту любил этот напиток. Мне, например, нравится черногорское вино «Вранец», я вставляю его в свои книги и делаю это абсолютно бескорыстно. Впрочем, речь у нас шла об ином. Хочу, чтобы вы поняли разницу между писателями и ПИПами. Первые заняты познанием мира, а вторые созданием продукта, который купят. Собственно, так было и раньше, но до конца двадцатого века никому в голову не приходило сравнивать одно с другим. Все понимали, где искусство, а где способ зарабатывания денег. Именно девяностые годы ознаменовались попыткой вытеснить писателей, заменив их ПИПами, которые неприятных вопросов не задают, народ не будоражат, а с писателями была одна морока, вечно они нос совали, куда не следует. Но проблема-то в том, что ПИПы все равно не стали властителями дум. Они ведь не думают, а пишут. Неужели Маринина или Устинова сформулируют национальную идею для России? Нет, это удел Солженицына, Распутина, Гранина, но с ними надо совершенно иначе разговаривать. Кажется, и наверху начинают постепенно понимать, что именно эти люди определяют смыслы времени.
— Три богатыря?
— Можно еще с некоторыми оговорками назвать Евтушенко, несмотря на то, что он несколько оторвался от нашей действительности.
— А, например, Пелевин?
— Это, конечно, литература. Хотя и ограниченная молодежной субкультурой. Вместе со мной и Улицкой Пелевин входит в тройку наиболее читаемых российских прозаиков.
— Есть еще Аксенов.
— С человеком приключилась странная вещь. Видимо, столь долгая эмиграция и вызывающее предательство идеалов собственной молодости даром не прошли. Последние романы Аксенова вроде «Вольтерьянцев и вольтерьянок» ничего, кроме жалости, не вызывают. А ведь были у Василия Павловича и иные времена, куда более успешные.
— За «Вольтерьянцев» он Букера получил. Это так, к слову.
— Ну, получил, и что с того? Моего «Козленка в молоке» даже в лонг-лист премии не включили, а книга выдержала двадцать семь переизданий, переведена на многие языки, по ней снят фильм. Без всякого Букера!
— Идем дальше: Виктор Ерофеев.
— Он вообще не писатель, а предприимчивый филолог и неплохой литературовед, в какой-то момент понявший: чтобы вести интенсивную светскую жизнь, надо написать что-нибудь беллетристическое, поскольку трудно фигурировать в бомонде с исследованием о маркизе де Саде. Есть определенная этика: чтобы тебя пригласили на международные соревнования по боксу, надо хотя бы раз получить на ринге по морде. Называться писателем без единой книжки — неловко. Вот Ерофеев и написал. Ему это дело понравилось…
— Борис Акунин?
— Пожалуй, один из наиболее ответственных и интеллектуальных ПИПов. Квалифицированный японист, прекрасно образованный и очень неглупый человек, он подошел к проблеме зарабатывания денег серьезно. Ему удалось найти (точнее, позаимствовать у Честертона) ход, который сразу выделил его из общего ряда. Акунин быстро сделал себе имя и сейчас успешно разрабатывает золотую жилу. Честь ему и хвала, но это не литература.
— А бывает миграция из ПИПов в писатели?
— Крайне редко. Обратный процесс случается чаще.
— Вы свое место в строю всегда знали, Юрий Михайлович?
— Писать начал рано, в школе. Сначала это были стихи, у меня даже вышло несколько сборников. Потом переключился на прозу. Сочиняю я тяжело, редактирую тексты до бесконечности, делаю по двенадцать-пятнадцать вариантов, поэтому не получается выпускать новую книжку чаще, чем раз в несколько лет. Правда, постоянно выходят переиздания, и моим недоброжелателям кажется, будто Поляков заполонил собою все. К пятидесятилетию у меня вышел пятитомник, согласитесь, это не так уж много.
