— Нет, конечно. Потому что тогда, если бы фильм вышел, это была бы, я думаю, обычная злая позднеперестроечная публицистика. В тот момент все-таки на передний план выступала жажда разоблачений, даже если и разоблачать нечего. Вот, мол, как мы теперь можем — о партократах!
— А сейчас в фильме какие акценты расставлены?
— Все уже окончательно устали от черной мифологизации советского периода, от этакого фантазирования на тему, какой ужасной была советская власть. Причем зачастую это придумывают люди, которые вполне успешно при советской власти дебютировали в кино и в литературе, и никто их по застенкам КГБ не гноил. Но тогда они писали производственные романы, а теперь пишут антисоветские. Конъюнктурщики.
— А возьмите Юрия Полякова… Он раньше, можно сказать, очернял советскую власть, а теперь — приукрашивает, что ли?
— Нет, я советскую власть никогда не очернял, так же, как и не приукрашивал. Я писал о том, что было в жизни, как было, писал о чем хотел и как хотел. Писал о том, что мне в нашей жизни не нравилось. И это стало вдруг востребовано. Ведь люди хотят не ужастиков, а честного разговора об «эпохе застоя». Сами посудите: из всего многообразия прозы, которая вышла в перестройку, литературной основой для честного фильма о поздней советской эпохе, о ее проблемах нравственных и прочих, послужила именно моя повесть. Не сочтите за хвастовство, но загляните в интернет (Заглянули! — А. Г.) и увидите, что «Апофегей», в отличие от большинства тогда вышедших повестей и романов, нынче прочно забытых, постоянно переиздается и пользуется читательским спросом.
— С чего бы это? Не кроется ли в этом желание взглянуть на нынешние проблемы с позиции вчерашнего дня и поискать именно в прошлом рецепты их решения?
— Конечно, не без этого. Действительно, большинство наших проблем — и политических, и нравственных, и экономических, и культурно-духовных — уходят корнями в советский период. Точно так же, как проблемы советского периода уходили корнями в дореволюционный период. Это называется непрерывность развития истории. А с другой стороны, это, конечно, реакция на совершенно беспардонную либеральную версию советской власти, насквозь лживую, насквозь прозападную. По этой интерпретации советская эпоха — просто какое-то исчадие ада. Сплошное зло и ничего светлого! И в обществе появился протест против этого и желание поговорить об эпохе честно. И в-третьих, выросло уже целое поколение людей, которые родились или, по крайней мере, осознали себя уже после советской власти. И для них это время загадка, которую хочется разгадать. И они хотят о нем знать не из публицистических инвектив «Огонька» конца восьмидесятых годов и различного рода разоблачений Коротича, который сам был лютым конъюнктурщиком. Они хотят нормальной литературы. Точно так же, как мы, советские пытливые школьники и студенты, старались понять, что же было до революции, читая хороших писателей-реалистов, а не авторов, уже вовлеченных в политическую и партийную борьбу.
«Я отношусь к власти с опасливым уважением»
— Мы пока не видели фильма, мы перелистывали ваш «Апофегей», но тот убийственный анализ КПСС, партийных лидеров, принципов партийной жизни, партийной карьеры (лицемерие, конформизм), во многом ложится на практику сегодняшних — совсем, казалось бы, иных партий…
— Вообще-то если литература художественная, то она анализирует человеческие отношения и вообще жизнь во всех ее проявлениях на таком уровне, что эти художественные обобщения не устаревают. И если мне это удалось, значит, я недаром работал в литературе. Но пусть это следующее поколение решает. Чтобы понять, насколько писатель значителен, нужно время, лет пятьдесят как минимум, тогда будет понятно. Мне очень трудно себе представить, куда через пятьдесят лет денут улицу Солженицына или памятник Окуджаве. Но это мое личное мнение.
— По нашим ощущениям, в партийной жизни мало что изменилось. Как говорил Виктор Степанович Черномырдин, «какую партию ни создавай, все КПСС получается»…
— Конечно… Возьмем тех же «Отцов и детей» Тургенева. Мы видим: есть нигилисты — это сегодняшнее «болото», и есть консерваторы, которые вообще ничего не хотят менять, как Кирсанов. Это архетипы.
— Вы имеете в виду под «болотом» участников Болотной площади?
— Ну конечно.
— У вас в повести есть такая фраза: «Уже в минуту зачатия будущий человек заражается страхом перед властью». Что, это до сих пор присутствует?
— Вы цитату сократили, и получилась мысль вообще, хотя в книжке речь шла конкретно о Советском Союзе. Но, надо сказать, в любой стране с властью шутки плохи. Вот как думаете, сейчас американскому сержанту, который разгласил секреты Пентагона, сколько впаяют? Пожизненный срок, предполагаю. У нас столько расчленителям и людоедам не дают. Так что это обычная история. Просто американцы боятся свою власть по-другому, нежели мы. Мы-то боимся скорее сакрально, а они — прагматично. Понимают: выгонят к чертовой матери с хорошей работы, и больше никуда не устроишься.
— Значит вы тоже боитесь власть?
— Я отношусь к власти с опасливым уважением. Я — русский человек.
— Еще фраза: «А он, Чистяков, понял, слава богу, что плохо жить унизительно. А человек не имеет права унижаться». Что плохого в этом лозунге? А у вас он подается с негативной оценкой.
— Если судить абстрактно — лозунг правильный. Если применительно к нашей новейшей истории — появляются оттенки. Люди, перескочившие благодаря грязной «прихватизации» из унизительной жизни мэнээсов в жизнь олигархов, тут же забыли одну маленькую деталь. А именно: из-за того, что им достались огромные куски народной собственности, миллионы людей, которые до этого жили более-менее прилично, стали жить унизительно плохо. Разбогатевшим даже в голову не пришло, что это сообщающиеся сосуды, и они несут личную ответственность за унизительную жизнь соотечественников. Ответить когда-нибудь придется…
— Вот еще. Герой говорит: «У меня иногда такое ощущение, что я кручусь в огромном хороводе. Если хочешь что-нибудь сделать, нужно сначала высвободить руки. Но тогда ты сразу же выпадаешь из круга, и твое место тут же занимает другой». Это тоже актуально?
— Я думаю, да. Достаточно посмотреть на судьбу наших некоторых политиков, которые пытались высвободить руки. И где они сейчас? Некоторые даже шьют перчатки.
— В книге вы писали и про коррупцию — телефонное право и принцип «ты мне — я тебе».
— При советской-то власти коррупция была сведена к некритическому минимуму. Или оптимуму, если хотите. В отличие от Италии и других стран, в России эта проблема в полный рост встала лишь в последние двадцать лет. На мой взгляд, с коррупцией у нас еще и не пытались по-настоящему бороться. Эту социальную грыжу власть пока еще только «заговаривает», вместо того, чтобы жестко «вправить».
А где же Наоми Кэмпбелл и особняк в Лондоне?
— Мы заметили такое противоречие, изучив анонсы к фильму. Вы же продлили историю героя, показали его уже в наши дни. И у вас этот герой в полном шоколаде. В материальном смысле. Но мы вам не верим! Ведь вы же в тысяча девятьсот восемьдесят девятом героя к моральному краху подвели.
