– Лишь бы он был вежливым, – отвечает священник, к моему огромному разочарованию.
С тоской одергивая и распрямляя громадный шлейф, я решаю, что уже хватит. Ну вот, теперь выглядит гораздо лучше. Во всяком случае, насколько может хорошо выглядеть нечто, напоминающее гигантский размотанный рулон туалетной бумаги. Показав сестре оттопыренный большой палец и подтолкнув вперед девочек-цветочниц, мы процессией, нестерпимо медленно, движемся вперед к алтарю. Аннабель туманно улыбается прихожанам, чудесным образом превращаясь из Аттилы-завоевателя в куклу Барби.
Церковь набита битком, свадебные гости в шляпах и накрахмаленных костюмах сидят впритирку на всех скамьях, вытягивая шеи, чтобы получше разглядеть невесту. Два первых ряда скамей слева оставлены для родственников, уже привычных к подобным торжествам. Ей-богу, неудивительно, что редкие папины волосы поседели. Четыре пышных свадьбы обошлись в такую сумму, которая способна покрыть национальный долг. Одних розовых букетов куплено столько, что на эти деньги я могла бы погасить кредит в банке.
К сожалению, в прошлом году, когда замуж выходила Эмили, мама превзошла саму себя. Гости согласились, что свадьба по размаху была достойна королевской семьи; отец мрачно буркнул, что лично ему нужен королевский доход, чтобы, черт возьми, за это заплатить. Он добавил, что хотел бы быть королем Генрихом VIII – тогда бы он оттяпал маме голову сразу после рождения первой дочери. Мы все рассмеялись, кроме бедного папы. В любом случае сейчас уже слишком поздно, образец задан. Каждая последующая свадьба обязана быть не хуже предыдущей, а в идеале – превосходить ее.
Что ж, пускай папа расслабится, потому что я в любом случае не намерена следовать примеру Аннабель. В моей жизни и так хватает стресса, и я не намерена добавлять в протяженный список дел еще и стирку чужого грязного белья и мытье посуды. У меня нет ровным счетом никакого желания искать свою так называемую половинку, топать к алтарю и почивать на лаврах. Я свободна и счастлива.
По крайней мере буду счастлива, как только стану свободна. Но это уже другая история.
Мы черепашьим шагом тащимся по проходу. Когда толпа цветочниц и мальчиков наконец подтягивается к алтарю, прихожане начинают почтительно шикать друг на друга. Наступает торжественная минута, когда мама подносит к глазам платочек, стараясь не размазать тушь, которую с таким трудом нанес визажист. Мой племянник пытается задрать девочкам юбки. Я бросаю на него яростный взгляд и провожу пальцем по горлу. Сейчас точно не время играть во врача и медсестру.
– Элли! – шипит Аннабель, тыча в мою сторону огромным букетом, так что я чуть не задыхаюсь от пыльцы. – Шлейф!
Я поспешно привожу километр шелка и кружев в некоторое подобие порядка и загоняю детей на скамью. Подмышки платья самым неприятным образом начинают намокать от пота.
Положив букет рядом с Имоджин, я испускаю вздох облегчения. Еще один пункт долой из мысленного списка. Скоро я наемся канапе и залью их дармовым алкоголем. Семейные торжества у Эндрюсов имеют несомненные достоинства. Нужно лишь следить, чтобы спиногрызы не поубивали друг друга, да пропеть несколько гимнов. Я присаживаюсь на скамью, даю отдых бедным усталым ножкам и ненадолго расслабляюсь. Жизнь как-то сразу становится приятнее.
Потом я ловлю взгляд шафера, Руперта Мура-Критчена, который, улыбаясь, сентиментально смотрит в мою сторону своими шоколадными глазами. Я оборачиваюсь, пытаясь понять, кому из Красоток Эндрюс предназначен этот сладкий взгляд, но позади сидит только тетушка Этель, игриво выставив напоказ вставные зубы.
Я чувствую тревожный холодок. Руперт смотрит на меня. О Господи. Не к добру.
Впрочем, ничего удивительного, он же мой бойфренд. Ну… в том смысле слова, что мы иногда ходим в кино, худо-бедно ужинаем при свечах и целуемся. По крайней мере так ситуация выглядит с моей стороны. У нас все не настолько серьезно, чтобы придумывать имена будущим детям. Но к сожалению, в последнее время у меня появилось неприятное ощущение, что Руперт смотрит на наши отношения далеко не так легкомысленно. Не нужно быть ясновидящей, чтобы догадаться, что значат романтические открытки и букеты. Я уже знаю по имени рассыльного от флориста.
Стоя у алтаря, Руперт действительно кажется красавцем в стиле Хью Гранта (он тоже в очках и нервничает), и я буквально жду, что сейчас влетит Энди Макдауэл в огромной шляпе и он в нее немедленно влюбится. Честно говоря, я только порадуюсь, потому что Руперт не только мой бойфренд, но еще и босс. Не самая удачная комбинация, если я всерьез намерена с ним порвать. Сидеть за компьютером в адвокатской конторе – не самое интеллектуальное занятие, но по крайней мере хватает, чтобы платить за жилье.
Бедняга Руперт. Он ведь не сделал ничего дурного. Он идеален. Карьера барристера, небольшой потрепанный домик в Марлоу. И моя мать его обожает. Она, правда, не понимает, что он во мне нашел (ну разумеется!), но искренне полагает, что я должна хватать первого же подвернувшегося приличного мужчину. Честно говоря, нехорошо пудрить мозги бедному Руперту только потому, что тогда мама оставит меня в покое. Тем не менее отчасти она права. Руперт безупречен. За одним лишь исключением.
Он мне разонравился.
Жизнь несправедлива.
Когда я встаю, чтобы вместе с остальными спеть «Прекрасные создания», мысли в моей голове продолжают бороться, как Дарт Вейдер и Люк Скайуокер в финале «Звездных войн». Проблема в том, что я страшная трусиха, слишком слабовольная, чтобы думать о собственном благе (да и о чьем-нибудь еще). Моя чувствительность – отнюдь не достоинство, когда речь заходит о том, чтобы отшить парня. Я славлюсь ужасной привычкой затягивать выяснение отношений надолго, поэтому мои предыдущие парни в конце концов брали дело в свои руки. Но сейчас, глядя в оленьи глаза Руперта, я понимаю, что, кажется, его устраивает нынешнее положение вещей…
Больше я не могу оттягивать. Придется поговорить с ним сегодня же. Это будет только честно. Я скажу, что нам лучше остаться друзьями, что дело исключительно во мне, и так далее. Надеюсь, Руперт не убьет меня на месте.
Как только я принимаю это решение, свадебная церемония превращается в сплошной туман, а главную партию ведет внутренний голос, полный упреков. Одному Богу ведомо, каким чудом я умудряюсь улыбаться в объектив, в то время как мои внутренности буквально скручиваются в клубок от уколов совести. Почему у меня всегда сплошные сложности? Почему другие женщины с такой тошнотворной легкостью обретают счастье? Наверное, Бог хочет, чтобы я стала монашкой. Тогда жизнь уж точно упростится, а мешковатая ряса покроет множество грехов. Карабкаясь в «роллс-ройс», я уже почти убеждена, что удалиться от мира – это идеальное решение.
– Какашка! – радостно возглашает Имоджин. – Ка-кашка!
Не так-то легко не обращать внимания на четырехлетнего ребенка, особенно наделенного самыми характерными семейными чертами.
– Какашка! – снова кричит Имоджин, и машину наполняет отвратительный запах. – Тетя Элли, ты наступила на какашку!
