Арман растерялся и повесил трубку. Лучше молчание, чем этот неживой голос дочери, произносящий банальную фразу. Они ушли. Наверное, к нему. Небольшое опоздание. Все не так серьезно. Но нет: в десять часов их по-прежнему не было. Неужели они забыли о нем? Они получали столько приглашений, немудрено и перепутать! Но их ждал не какой-нибудь светский знакомый, а отец Санди! Если она вдруг и не вспомнила о нем (Санди всегда жаловалась на память), то ЖВД, он-то помнил за двоих! К тому же он поминутно заглядывал в записную книжку. Нет, их поведение непростительно. Они не имеют права, думал Арман, обращаться так с человеком его возраста, его положения. В половине одиннадцатого Анжель робко спросила его, что делать:
— Вы же знаете, месье, у них это могло просто вылететь из головы! Им ведь столько всего надо помнить! В любом случае, на кухне все готово. Я поставила разогревать утку в микроволновую печь. Я подам вам ужин.
Арман выпрямился и произнес, стараясь казаться спокойным:
— Нет-нет, Анжель. Оставьте…
— Вы правда ничего не хотите? Через минутку все будет готово. И пахнет так хорошо!
— Верю, но я не голоден. Уже поздно. Идите.
— Ну хоть кусочек!
— Я же говорю вам: нет! Спасибо. Идите домой. До свиданья, Анжель.
Горничная ушла расстроенной, будто ее лишили праздника. Оставшись один, Арман снова позвонил Санди. Опять автоответчик! Она не вернулась. У кого проводит она этот вечер, которого он так дожидался? Возможно, однажды он узнает об этом из иллюстрированного журнала. А вдруг ей просто что-то помешало, вдруг произошел несчастный случай? Но ведь улица Висконти и улица Сен-Пер находятся по соседству. Вероятно, они решили пойти пешком. И что тогда? Пешеходы не застрахованы от лихача-водителя, от нападения хулигана, да и просто от недомогания на улице… Поборов тревогу, Арман еще раз позвонил дочери, по-прежнему безрезультатно, выпил стакан воды и лег спать без ужина.
В три часа ночи он проснулся, хотел зажечь лампу у изголовья, но снова упал на подушки в изнеможении и забытьи, как это с ним иногда бывало. Он вдруг захотел умереть этой ночью, чтобы наказать дочь за нанесенную обиду. Однако ему стало лучше. Он уснул, сожалея о том, что его болезнь не так серьезна, чтобы заслужить ее внимание.
VIII
На следующий день Арман не мог дождаться девяти утра, чтобы позвонить Санди. К тому же объяснение, на которое он рассчитывал, было слишком серьезно для телефонного разговора. Он хотел, чтобы Санди немедленно пришла к нему, чтобы он мог, глядя дочери прямо в глаза, поговорить с нею о сорванной встрече. К счастью, уже после первого гудка Санди сняла трубку. Голос у нее был приятный и спокойный, как обычно. Она сказала, что никак не может прийти на улицу Сен-Пер сейчас же, потому что с минуты на минуту ждет звонка, очень важного для ЖВД. Он сам в этот момент находится на переговорах в издательстве «Дю Пертюи». Санди спросила отца, не может ли он перезвонить после обеда, чтобы договориться о времени, удобном для них обоих. Это было уже слишком для Армана, который нервничал и проявлял нетерпение.
— Нет! — ответил он. — Если ты не можешь вырваться, я сам к тебе приду. Никуда не уходи: я сейчас буду!
И он вихрем вылетел из дома, оставив позади Анжель, которая причитала:
— Месье! Месье! Ваш шарф!.. Ваша трость!..
Он так быстро добежал до улицы Висконти, что, оказавшись у дверей Санди, совершенно вспотел и запыхался. Арман застал дочь за мирным занятием: она расставляла книги в кабинете ЖВД. Он сразу же перешел в наступление:
— Я ждал вас вчера вечером!
Она широко открыла по-детски чистые глаза и воскликнула:
— Но, папа, у нас встреча в следующую пятницу!
Арман рассвирепел:
— Я знаю, что говорю: я отметил дату, время…
— ЖВД тоже!
— Он ошибся!
— Или ты, — сказала она с игривым упрямством. И попыталась пошутить:
— В любом случае, у нас преимущество перед присяжными: нас двое против одного!
— Мне это слишком хорошо известно! — процедил он сквозь зубы.
Она снова заговорила серьезно:
— Ты в чем-то нас обвиняешь, папа?
— Нет, ни в чем, — пробормотал он. — Где вы были, когда я ждал вас дома, как последний дурак?
— Мы ужинали у Бертрана Лебрука, — сказала она без тени смущения. — Я не была знакома с его женой. Она очаровательна. Мы много говорили о тебе…
— Очень любезно с вашей стороны, — язвительно произнес он. — Догадываюсь, что речь у вас зашла и о новом романе ЖВД?
— Разумеется!
— И о фильме?
— Бертран Лебрук не советует ЖВД заниматься кино.
— А ты? Ты его по-прежнему поддерживаешь?
— Я осторожна. Не могу решиться наверняка. Обычно я плыву по течению событий.
— Даже когда они заставляют тебя забывать об отце?
Эта фраза вырвалась у него, будто камень из рогатки.
— Ты считаешь, что я про тебя забываю? — спросила Санди с возмущением.
Чувства, охватившие ее, были так сильны, что она изменилась в лице. Санди как-то сразу постарела. Но эта внезапная перемена, вместо того, чтобы разжалобить Армана, только усилила его злость. Он посчитал, что пришло время выпустить всю горечь, накопившуюся в нем за последние месяцы невольного бездействия, разбитых надежд и глубокой ревности.
— Ты не забываешь обо мне, ты мной пренебрегаешь! — с усмешкой ответил он.
От упрека отца Санди вздрогнула:
— И все это только потому, что сейчас я больше занимаюсь ЖВД, чем тобой?.. Когда же ты, наконец, поймешь, папа, что я его люблю? Конечно, плотской любовью, но еще и за его прямоту, за энтузиазм, за талант! Его работа увлекает меня, и я горжусь его успехом! Жизнь кажется мне более полной с тех пор, как я принимаю участие в его проектах, его тревогах, радостях, с тех пор, как я пытаюсь содействовать его карьере своими скромными средствами… И от этого я люблю тебя не меньше, не меньше восхищаюсь тобой, просто вас теперь двое в моем сердце… Я мечусь… я… я…
Она искала точное выражение и, в конце концов, сказала, смеясь:
— Я разрываюсь! Разве это преступление?
Каждая фраза Санди ранила Армана, как пощечина любимой женщины. И оскорбление было тем горше, что эта женщина была его дочь. Он не мог безропотно снести обиду.
— Нет, нет, — пробормотал он. — Это не преступление! Со временем я свыкнусь, обещаю! Я только с виду слаб, но желудок у меня крепкий: я все проглочу, все переварю… Через несколько дней никаких следов не останется: ты тогда можешь сколько угодно забывать мне звонить, заходить ко мне, читать мои книги, я не буду возражать!
Он сознавал, что переходит все границы, но, глядя в лицо Санди, которое постепенно искажалось от гнева, он еще более распалялся.
