* * *
Боа принял душ и накинул на мокрые плечи халат. Зеркало в ванной напомнило о старости. Любое тело, как бы за ним не следили, рано или поздно теряет свежесть и подтянутую форму. Лишний вес, дряблость и все эти недомогания перед дождем и в плохую погоду… Особенно когда тебе за пятьдесят…
Боа было за пятьдесят. Если быть точным, то пятьдесят три. Он вытер волосы мягким полотенцем и заглянул в комнату своих детей. Два кучерявых, чернокожих близнеца давно выросли из детских кроватей, но все еще оставались неразлучны. Боа мог бы выделить им по две комнаты, а то и по три в этом большом доме, но близнецы довольствовались одной, словно боялись расстаться друг с другом. Детская пожарная машина, брошенная посреди комнаты, мигала красным светом. «Одиннадцать лет. Им всего лишь одиннадцать лет», – думал Боа, не решаясь войти в комнату. Когда ему было одиннадцать, у него уже не было игрушек. Его мать продала его своему дилеру за дозу героина. Проклятый педофил! Зубы Боа скрипнули. Нет, у него был лишь один шанс, чтобы выжить, и видит бог, он его не упустил. Где-то в прошлом толстые губы дилера прикоснулись к его щеке, игриво ухватили за ухо… Снова скрип зубов. Здесь, в настоящем…
– Не бойся, – нашептывал дилер. – Я не сделаю тебе больно.
– А я и не боюсь, – сказал Боа, глядя в пустоту перед собой.
– Правда? – холеные руки сжали детские плечи.
– Правда, – Боа послушно положил голову на плечо дилера, позволил ему погладить свою голову, а затем вцепился зубами дилеру в шею, вырывая кадык и захлебываясь теплой кровью…
Покончив с дилером, он вернулся домой.
– Ты мой золотой билетик, – мурлыкала мать, перетягивая жгутом правую руку. – Дай же мне то, что передал дядя Тедди. Дай же мамочке немного рая.
– Он ничего не дал мне.
– Не смей дурить меня, щенок!
Боа заперся от матери в ванной. Схватив кухонный нож, она била им в тонкую дверь, и Боа видел, как блестящее лезвие снова и снова появляется на грязно-белой поверхности.
– Я убью тебя! Убью! Убью! Убьюююю…
– Зачем тебе делать это?
– Убью! Слышишь, гаденыш?! Не смей обманывать меня!
– Ты продала меня!
– Отдай мне то, что дал дядя Тедди!
– Ты продала меня… – Боа хотелось прижаться к двери щекой, позволив холодной стали пробить ему висок и воткнуться в мозг.
Он сделал шаг к двери. Зацепил мусорное ведро. Пластиковые шприцы покатились по грязному полу, зашуршали пакеты, потревоженные мухи закружили под потолком. Резинки. Желтые, зеленые, красные. Боа взял красную. Отыскал среди мусора кусок пакета, в который обычно дядя Тедди паковал героин, перетягивая резинкой. Достал из-за унитаза средство для прочистки канализации, насыпал щепоть в пакет, перетянул резинкой и подсунул под дверь.
– Вот и умница! – заворковала мать. – Вот и молодец.
– Ты продала меня, – прошептал Боа. – Продала…
Когда он вышел из ванной, мать была мертва. Глаза вылезли из орбит. Скулы сжаты. Белая пена стекала по подбородку на впалую грудь… Всего одиннадцать…
Боа закурил. Нет, у его детей будет настоящее детство с игрушками, наивностью и надеждами. Они окончат школу, поступят в колледж, устроятся на работу и найдут себе порядочных женщин, способных родить им таких же милых близнецов, которыми они сами были в детстве. У них будет настоящее светлое будущее, даже если ради этого Боа после смерти будет гореть в аду. Он сделает все, что в его силах.
* * *
Кэрри была пьяна. Первый рабочий день закончился, но она не хотела идти домой. Таксист, подобравший ее возле заведения Боа, был не очень разговорчив, но, тем не менее, отвез в бар, который она попросила его выбрать по своему усмотрению. Кэрри надеялась, что таксист выберет самый долгий путь, чтобы содрать с нее побольше денег, но старик, похоже, хотел побыстрее избавиться от нее. Она заплатила ему, отказавшись от сдачи. Он ничего не сказал. Лишь пренебрежительно хмыкнул и дал по газам. И вот бар, люди и музыка. Какой-то светловолосый парнишка подсел к Кэрри и клеился до тех пор, пока она не сказала ему, что ей не нравятся мужчины.
– Совсем? – удивился парень.
– Совсем, – соврала Кэрри. Парень почесал затылок и сказал, что он еще никогда не занимался любовью с лесбиянкой.
– И не займешься, – подмигнула Керри. – По крайней мере не сегодня.
Парень отсеялся, оставив ее одну.
– Ты это серьезно? – спросил бармен.
– Налей лучше еще выпить, – скривилась Керри.
– Тебе не много?
– Хочу напиться.
– Папочка отшлепал или что?
– Заткнись и делай свою работу.
Бармен безобидно улыбнулся. Пожилая блондинка за столиком возле окна послала ему воздушный поцелуй и принялась рассказывать своим подругам, как провела с этим миловидным мальчиком ночь. «У тебя острый язык», – прислала она бармену записку и вместе с подругами наблюдала, как он читает, а когда он посмотрел на нее, то женщина и ее подруги смущенно захихикали. «Сегодня ты мой», – пришла очередная записка. Подруга блондинки подмигивала бармену, гладя рукой свою шею.
– Староваты они для тебя, – подметила Кэрри.
– Всего лишь работа.
– Понятно, – Кэрри чокнулась с полупустой бутылкой.
– Ну, а ты? – спросил бармен.
– А что я?
– Работаешь? Учишься?
– Учусь.
– Вот как?
– А ты что думал, я шлюха в борделе?!
– Нет.
– Журналистика.
– Что?
– Я говорю, что учусь на факультете журналистики.
– Значит, студентка?
– И скажу тебе по секрету, все еще девственница!
– Не верю!
– Ну, ладно. На счет девственности я немного перегнула, – Кэрри подвинула к нему бутылку. – Давай, составь мне компанию.
* * *
Рой лежал в кровати не в силах заснуть. Голос Бургхайма зазвучал в ушах нескончаемым эхом: «Слышал, где работает твоя сестра? Поговори с ней. Твоя работа висит на волоске». Сейчас Рою казалось, что не только работа, но и вся жизнь висела на волоске – тонком, светлом, как волосы Кэрри. И ничего не изменить.
Ты идешь в школу и думаешь, что твоя семья самая лучшая из всех семей в мире. Но потом оказывается, что твой отец алкоголик. Он уходит, и тебе остается верить лишь в мать, которая начинает менять супругов, как перчатки перед новым сезоном. Один, другой, третий – ты не запоминаешь имен. А мать рожает тебе сестру и говорит, что теперь ты должен заботиться о ней, потому что она слишком занята, чтобы тратить свою жизнь на подобные мелочи. И ты даже не знаешь, кто был отцом твоей сестры. Ей год – тебе одиннадцать, ей пять – тебе шестнадцать.
