– Как можно больше! – признается Лаялс.
– Боюсь, для этого одного желания мало. Нужно, по крайней мере, быть чертовски удачливым.
– А я чертовски удачлив, сэр.
– Вот как? И в чьих руках, ты думаешь, сейчас твоя судьба?
– В ваших, сэр.
– Вот как? – и Старик улыбается. Такая хитрая улыбка старого лиса. – Позволь дать тебе совет, – он берет Лаялса под руку и выводит на веранду. – Когда-то давно я знал одного мальчишку. Негра. Он рожден был слугой и жил, как слуга. Без имени, без амбиций. И знаешь, о чем он больше всего мечтал?
– О свободе, сэр?
– Он мечтал, чтобы ему дали настоящее имя. Понимаешь? Не Сопля, не слуга, не черномазый. А имя. Просто имя.
– И что с ним стало, сэр?
– Он так его и не получил.
– Нужно было просить большего.
– Верно. Никогда не забывай об этом.
Спустя месяц Лаялс получил повышение. Спустя год возглавил юридический отдел головной организации Маккейнов, а спустя два стал правой рукой самого Старика и его внука. Вот тогда-то и появилась та женщина. Высокая, властная, с длинными, цвета воронова крыла волосами и твердым взглядом. Женщина-буря. Женщина-шторм. Рядом с ней Лаялс ощущал себя крохотным рыболовецким судном, заплывшим слишком далеко, чтобы бросить вызов стихии… Джейкоб Маккейн. Да. Это была опасная игра. Иногда, размышляя о своей внезапной страсти, Лаялс гадал, кому из Маккейнов принадлежит эта женщина: Старику, его внуку или же им обоим? И каждый раз ответ, приходивший в голову, был один – эта женщина не может никому принадлежать. И это был вызов, который Лаялс не мог не принять…
* * *
– Ее звали Себила Леон, – сказал Лаялс, глядя на памятник Барбары Локидж, женщины, которой никогда не существовало. – Хотя сомневаюсь, что это тоже было ее настоящее имя. Настоящая Себила Леон должна была быть, по меньшей мере, дряхлой старухой, а в этой женщине была жизнь. Лет тридцать, не больше. Ни морщин. Ни сомнений.
Лишь только темные, горящие глаза, наполненные страстью…
И снова память…
– Не боишься, что Маккейны узнают о нас? – Себила. Обнаженная, желанная. Она лежит поверх одеял и смотрит Лаялсу в глаза. Ее тело… О, этот проклятый исток Содома! Она не двигается. Лишь только мышцы. Там внутри. И это сводит Лаялса с ума. Он напряжен. Чувствует, как пот скатывается со лба, попадает в глаза, наполняет рот солью.
– Я не боюсь, – шепчет он. – Я ничего не боюсь. – Руки его дрожат от напряжения. Судорога сковывает мышцы. – Я хочу, чтобы ты принадлежала мне.
– Нет.
– Я хочу обладать тобой без остатка, – голос его становится хриплым. Дыхание со свистом вырывается из легких.
– Это убьет тебя, – шепчет Себила, и мышцы ее напрягаются сильнее.
– Чего ты хочешь? – хрипит Лаялс, сходя с ума от желания и истомы.
– Ребенка, – шепчет Себила.
– Я буду хорошим отцом.
– Этого недостаточно.
– Тогда что же?
– Сила.
– У меня есть сила.
– У Маккейнов ее больше.
– Я стану сильнее их.
– Не станешь.
Она позволяет ему подмять ее под себя. Позволяет стать на это короткое мгновение господином. Ее темные глаза не мигая смотрят на Лаялса, и Лаялс не знает, что его сводит с ума больше: этот оргазм или эта минутная покорность. А потом он видит ненависть. Ненависть и презрение. И понимает, что эта женщина не принадлежит ему. Никогда не принадлежала и не будет принадлежать.
– Прости меня! – шепчет он, падая на ее грудь. – Умоляю, прости!
Лаялс целует ее покрытое потом лицо, чувствует вкус соли на своих губах. И это напоминает океан, где он всего лишь хрупкое суденышко, а Себила – чудовищный шторм. И он тонет. Тонет в ее объятиях и поцелуях. И не может остановиться…
* * *
Сигарета обожгла Лаялсу пальцы, возвращая в реальность.
– Я не думал, что Старик знает о моей связи с этой женщиной, но он знал. Всегда знал, старый лис! – Лаялс снова закурил, зашелся кашлем и плотнее запахнул плащ. – Он вызвал меня к себе в тот день, когда Джейкоб и Себила объявили о том, что ждут ребенка…
– Ты зашел слишком далеко, – сказал Старик, не отходя от окна. В его морщинистой руке дымилась сигарета. Синий табачный дым, поднимаясь к потолку, извивался в лучах калифорнийского солнца. Лаялс молчал. – И пути назад уже нет, сынок, – Старик обернулся. Желтое лицо. Темные, крошащиеся зубы. Глаза воспаленные, словно он не спал всю ночь. – Помнишь негритенка без имени? – спросил Старик.
– Помню, сэр.
– Так вот, сейчас ты – этот негритенок, – Старик затянулся, выпустил дым через изогнутый старостью нос…
И снова настоящее: заброшенное кладбище, пустая могила.
– В тот день он рассказал мне свою историю. Страшную историю, – Лаялс посмотрел на дневник в руках Джордана. – Я слушал его, чувствуя, что мой переполненный мочевой пузырь готов вот-вот лопнуть, но клянусь, в тот момент я был готов скорее помочиться прямо в штаны, чем прервать Старика…
Еще одна сигарета. Еще один неофициальный шаг к могиле…
Прошлое.
– И вот теперь ты тоже стал частью этого, – Старик замолчал. В воцарившейся тишине было слышно, как потрескивает табак в дымящейся сигарете. – Закуривай, – предложил Старик.
– Я не курю, сэр.
– Я настаиваю…
И это была еще одна его победа. Они сидели друг против друга. Молча. Смакуя отборный табак. Как никогда близкие. Как никогда чужие. А потом Старик сказал:
– Знаешь, о чем я мечтал всю жизнь?
– О свободе, сэр?
– Именно, – он затушил сигарету и прикурил новую…
Лаялс вздрогнул.
– Так я узнал о Реме, – сказал он здесь, в настоящем. – Так я узнал о мечтах Старика и о том, что мир намного больше, чем мы можем себе представить. Намного больше… – Лаялс закрыл глаза, вспоминая…
Глава третья
Болезнь забирала силы слишком быстро. Марджи. Цветущая, веселая, красивая, как орхидея. Она увяла меньше чем за месяц. Сморщилась, подобно высушенному на солнце финику. Марджи Брендс…
– Тебе следовало позвонить вашей дочери, – сказал Дэнни Мак-кейн.
– Не хочу, чтобы она видела ее такой, – Билли стоял в дверях, наблюдая за предсмертной агонией супруги. – Черт возьми! Кто-нибудь, дайте ей морфия! – заорал он врачам.
Они смущенно опустили головы.
– Это ей уже не поможет, сэр.
– Черт! Но не мучиться же, как она…
– Билли, – Маккейн взял его под руку. – Пойдем. Скоро этот кошмар закончится. Обещаю.
