– Чертовы лекари!
Они вышли в сад. Сухой ветер качал кипарисы.
– На вот, выпей, – Маккейн протянул ему стакан скотча.
– Я любил ее, Дэнни.
– Знаю.
– Думаешь, она была счастлива со мной?
– Думаю, да.
Спустя четверть часа к ним вышла Ивона и сообщила, что Марджи умерла.
– Чертова жизнь, – сказала она, глядя куда-то вдаль. – Надеюсь, на том свете ей будет лучше, чем здесь.
– Не сравнивай ее с собой, Ив, – Маккейн закурил. – Она была не такая, как ты.
– Тебе-то откуда знать, какая я?! – она повернулась к Брендсу. – Билли?
– Да, Ив?
– Где ты хочешь похоронить ее?
– Не знаю. Разве это имеет значение?
– Для меня – да. Думаю, она должна лежать здесь. Как-никак, ее жизнь – часть нашей истории.
– Думаю, ей уже все равно.
– Значит, договорились?
– Делай, что хочешь.
Ивона ушла.
– Только не понимаю, зачем ей это, – сказал Брендс, вглядываясь в кристально-чистое небо.
– Хочет понять, что хоронят не ее, – презрительно скривился Мак-кейн.
– Странные вы оба, Дэнни. Я вот смотрю на вас и не пойму: то ли вы любите, то ли ненавидите друг друга.
– По-моему, это одно и то же.
– Ты ошибаешься, Дэнни.
– Но плачешь ты, Билли. Подумай об этом.
* * *
Нина Брендс. Она стояла возле могилы матери и не чувствовала ничего. Все слезы были выплаканы. Все страсти улеглись. Она хотела заплакать. Хотела показать, что ей больно, но не могла. Бледное, ничего не выражавшее лицо с веснушками вокруг носа.
– Нина, дорогая… – голос матери неделю назад в телефонной трубке. Он выбил Нину из колеи. Заставил выплакать все слезы. Она хотела прилететь из Нью-Джерси первым же рейсом. – Нет, Нина. Не нужно.
– О чем ты говоришь?!
– Запомни меня такой, какой я была.
– Я уже собираю вещи.
– Обещай, что не сделаешь этого.
– Но…
– Скоро все закончится, Нина. И не говори отцу, что я звонила тебе. Пусть это будет нашей маленькой тайной…
И вот теперь от боли остались лишь угли, лишь пепел. И теплый ветер развеивал его над поляной красных кивающих маков, унося в алый закат. Нине Брендс было двадцать пять лет, из которых двадцать три года ее любовь принадлежала матери, и лишь только рождение Сью перераспределило эти роли.
– Вылитая Марджи, – сказала Ивона, наблюдая за радостью Сью, увидевшей рыжую белку.
Ребенок смеялся и хлопал в ладоши, скрашивая мрачность похоронной процессии.
– Я пойду, попрощаюсь с матерью, – сказала Нина отцу.
– Я присмотрю за Сью, – Брендс взял ребенка на руки.
Яркий свет заливал отполированные до блеска стены фамильного склепа. Черные мраморные стены. Черный мраморный пол. Даже гроб был каким-то слишком черным. Слишком мрачным. Марджи. Нина смотрела на нее и видела лишь выпотрошенное, набальзамированное тело под стеклянным куполом гроба.
– А ты сильнее, чем твоя мать, – сказала Ивона. – Думаю, если бы твоим отцом был Маккейн, а не Брендс, то он бы гордился тобой.
– Вы пьяны.
– Я подавлена, дитя мое, – от нее пахло табаком и скотчем. – Вся эта жизнь – одно сплошное безумие. Гонка за счастьем, итог которой – смерть.
– Бобби так и не приехал?
– Паршивый сын! – Ивона взяла Нину под руку. – Знаешь, я бы, наверное, предпочла, чтобы моим ребенком была ты. Милая. Умная… – она икнула, пытаясь сдержать отрыжку. – Черт! – из ее горла вырвался смех. – Но ты не мой ребенок! Не мой! – она отпустила руку Нины. – Мне нужно подышать свежим воздухом!
Шаги Ивоны удалялись…
* * *
Ночь. Стук в дверь. Голос Ивоны.
– Что вам нужно? – Нина отошла в сторону, пропуская ее в свою комнату.
– Извиниться.
– Считайте, что принято.
– Нет, – она склонилась над спящей Сью, изучая ее лицо. – Когда-нибудь и Бобби подарит мне внука.
– Надеюсь.
– Знаешь, он совсем не похож на Дэнни. Какой-то… слабый, что ли?
– Не думаю, что это плохо.
– Да. Но вот только я не могу его любить таким. Он словно не мой ребенок. Понимаешь? – она оставила Сью и теперь смотрела в глаза ее матери. – Может быть, мой внук станет более достойным?
– Может быть.
– Черт. Странно все это, правда?
– Вся жизнь в этом доме странная.
– Это точно! – Ивона улыбнулась. – Намного более странная, чем ты можешь себе представить. Хочешь услышать одну историю?
– Боюсь, уже слишком поздно для историй.
– Некоторые истории лучше тишины, дитя мое. И, поверь мне, в том, что ты услышишь, хватит истины, чтобы прогнать твой сон. По крайней мере на эту ночь… а может быть и навсегда. Кто знает?
* * *
Ламия. Брендс спал. Поседевший, изрезанный временем, со шрамами-морщинами на лице и теле.
– Проснись, Билли! – голос был нежным, знакомым. – Билли!
Он открыл глаза. Суккуб. Женщина. Такая же молодая, как и двадцать пять лет назад. Такая же сочная. Такая же красивая.
– Оставь меня, – Брендс сел в кровати.
– Ты знаешь, я никогда не оставлю тебя.
Темнота извивалась, лаская обнаженное женское тело.
– Чертова ведьма!
– Не отвергай меня, Билли.
– Чего ты хочешь?
– Предупредить, – она склонилась к его уху. Теплое дыхание, томный взгляд. – Твоя дочь, Билли.
– Не смей прикасаться к ней!
– О нет, Билли. Мне не нужны женщины твоей крови, ты же знаешь. Я лишь забочусь о тебе, мой милый, – она обняла его. Нежно. Почти не касаясь. – Может быть теперь, когда ты один и твое время так быстро кончается, ты позволишь мне стать немного ближе…
– О чем ты хотела предупредить меня?
– Ах, это! – суккуб вздохнул и начал нашептывать ему на ухо свою историю…
* * *
Себила Леон. Ивона вела Нину по темным коридорам в дальний конец дома. История. Судьба. Дверь. Дверь в будущее, но стоит ей закрыться за спиной – и это уже дверь в прошлое.
– Здравствуй, дитя мое.
Нина Брендс смотрела на Себилу, и память играла с ней злую шутку. Память, запечатлевшая эту женщину такой же, какой она была сейчас. Но памяти этой было двадцать долгих лет.
– Как это? – Нина повернулась к Ивоне.
