Анна точно знала, что сегодня ночью поступила правильно. Адольфа она любила так сильно, что сердце в груди заходилось. Она помнила, как в ее детстве мама смотрела на отца, когда он этого не видел. Обожание и преклонение читалось в ее взгляде. Мама была растворена в отце так сильно, как это вообще возможно. И Анна, молча завидовавшая маминому умению так страстно и безоглядно любить, теперь знала, что и она способна на такое же глубокое чувство.
Поглядев на часы, она ахнула. Они показывали уже одиннадцатый час утра, а на двенадцать была назначена консультация перед экзаменом. Адольфа уже не было, проснувшись в семь утра, он поцеловал Анну в висок, тихонько, практически не разбудив, сообщил, что уходит и позвонит ей вечером, и ушел, тихонько притворив дверь.
Аккуратно заправив свой диван и накрыв его связанным мамой шерстяным пледом, она накинула халатик и побежала чистить зубы. Без ночной рубашки она спала впервые в жизни. Анна слегка покраснела, вспомнив сопровождающие этот факт обстоятельства, рассмеялась собственному смущению, скинула халат и встала под упругие струи душа. Из-за журчания воды звонка в дверь она не расслышала, так же как скрежетания ключа в замке и тяжелых мужских шагов по длинному коридору квартиры.
Дверь ванной распахнулась так внезапно, что она вскрикнула и уронила лейку душа, которую держала в руке. На пороге стоял Гурам.
– Гура, ты что, с ума сошел, ты зачем меня пугаешь?! – возмутилась она, судорожно заворачиваясь в клеенчатую шторку для ванны. – И вообще, выйди немедленно.
– То есть ему на тебя, голую, смотреть можно, а мне нельзя? – медленно и тяжело спросил Гурам. – Хорошо, я выйду, но наш разговор не окончен.
Грузными, незнакомыми шагами он вышел в коридор и проследовал на кухню, где загремел чайник. Дрожащими руками Анна выключила воду, боязливо вылезла из ванны, накинула на дверь крючок, кляня себя, что не сделала этого раньше, быстро вытерлась, надела и тщательно застегнула халат, намотала на влажные волосы полотенце и решительно вышла на кухню.
– Что ты здесь делаешь? – независимо спросила она, стараясь, чтобы голос ее звучал твердо.
– Так это дом моего отца, – несмешливо сказал Гурам. – Ты считаешь, что я не имею права тут бывать?
– Имеешь, но было бы неплохо предупреждать, что ты собираешься прийти.
– Зачем? – он, прищурившись, смотрел на нее. – Чтобы ты успела одеться или чтобы успела выставить за дверь своих любовников?
– Каких любовников? Ты хочешь меня оскорбить?
– А ты хочешь сказать, что сегодня здесь не ночевал Битнер?
– Гурам, только не говори, что ты следил за мной, – от возмущения у Анны даже горло перехватило. – А если он здесь и ночевал, то твое какое дело? Я уже совершеннолетняя, имею право встречаться с кем захочу.
– То есть я тебе только друг, а с ним можно и спать, пользуясь тем, что отец в отпуске. Я думал, что ты нежный неиспорченный цветок, потому и вел себя с тобой по-джентльменски, а надо было, как он, сразу в койку. Со шлюхами ведь так поступают?
– По-моему, у тебя нет никакого права разговаривать со мной в подобном тоне, – решительно сказала Анна, хотя внутри у нее все мелко-мелко дрожало. – Я люблю Адольфа, он любит меня, мы были вместе. Это правда. Никаких других любовников, как ты выразился, у меня нет и никогда не было. Думаю, при твоей привычке за мной шпионить тебе это прекрасно известно. Кроме всего прочего, мой моральный облик тебя не касается.
– Да? Помнится, ты говорила, что я твой друг.
– Да, ты был мне другом. До этого момента. И позволю себе напомнить, что я тебя предупреждала, что никем, кроме друга, ты мне никогда не станешь.
– Да что же в нем есть такого, что ты выбрала его, а не меня? – с болью в голосе воскликнул Гурам. – Он же старше меня, худой, некрасивый. Почему он, а не я? Почему, Анна?!
– Гура, да разве на такой вопрос можно ответить? – воскликнула она. – Если я тебе скажу, что он похож на бога, разве ты меня поймешь? Он единственный человек, предназначенный мне судьбой. Я это точно знаю. Кроме того, Гурам, ты хороший, добрый человек, но ты же женат! Я говорила тебе, что даже если бы я тебя полюбила, то никогда не смогла бы переступить через твою жену и сына.
– Но у него тоже есть жена и сын! – заорал Гурам. – Что, он тебе про это не говорил? Забыл, наверное. Он женат уже десять лет, у него сыну девять. Почему в его случае тебя это обстоятельство не останавливает?
– Я не знала, – Анне показалось, что у нее останавливается сердце. – Гура, я правда не знала. Он мне ни разу не говорил, что женат, что у него есть ребенок.
Она села на табуретку у стола, потому что почувствовала, что у нее отказывают ноги. От резкого жеста размоталось и свалилось на пол полотенце с головы. Длинные темные волосы мокрым каскадом упали на согнутые плечи. Она машинально откинула их назад, и в этом жесте было столько грации и изящества, что Гурам застонал.
Подскочив к ней, он двумя руками схватил ее за плечи, поднял рывком с табуретки и встряхнул.
– Аня, милая моя, любимая, желанная! – он начал осыпать ее лицо и шею поцелуями. Безвольно повисшая в его руках Анна не сопротивлялась. Она вообще никак не реагировала на происходящее, раздавленная полученным известием. Гураму на минуту показалось, что он держит в своих руках тряпичную куклу, а не женщину.
От нее пахло мылом и свежестью, кожа под его губами была нежной и тонкой, как будто фарфоровой. Зарычав от охватившего его желания, Гурам подхватил Анну на руки и понес в ее комнату, уложил на диван и начал расстегивать маленькие пуговки халата.
– Что ты делаешь? – Казалось, она пришла в себя и начала отталкивать его руки. – Гурам, ты с ума сошел, отпусти меня немедленно!
– Нет, не отпущу. Ты моя, а не его. Ты с самого начала была моя, – хрипел он, подминая под свое грузное тело ее тонкую хрупкую фигурку. Халат он разорвал и отбросил в сторону. Эта ненужная тряпка мешала ему видеть ее совершенное тело с плавными изгибами талии, маленькой упругой грудью и крепкой попкой. Он так ее хотел, что у него мутилось в голове.
Кое-как расстегнув штаны, он обрушился на нее сверху, придавил своим весом, не давая вырваться на свободу, прижал руки, на ощупь нашел вход в вожделенную глубину ее тела, задвигался быстро, грубо, ритмично, зажимая губами ее кричащий рот. Он не соображал, что делает. Бушевавшая в нем темная сила требовала освобождения. Он рвался вперед, пытаясь достичь разрядки, которая, как дождь в грозу, смыла бы то душное напряжение, в котором он находился. Продираясь сквозь чащу мыслей, чувств, желаний, эмоций, он рычал, как раненый зверь, попавший в капкан.
Тонкий писк цеплял его за край сознания, он не понимал, что это за звук отвлекает его от толчкообразных движений навстречу долгожданному счастью, и только достигнув пика, закричал от накрывшего его волной болезненного удовольствия, затем замер, перестав двигаться, упал на лежащую под ним девушку, замер на мгновение и тут понял, что тонкий писк – это ее плач, жалобный, как у попавшего в беду щенка.
