И он вновь улыбнулся. Он любил ее, она знала. Не просто как друг или терапевт, но и как любовник. Однако на некотором расстоянии. Порой ей казалось, что он не подпускал ее к себе: то была своеобразная терапевтическая защита. Зато сейчас она могла дышать по-прежнему. Быть любимой и дышать. Иметь друга.
– И ты будешь со мной, хотя я и выгляжу как чудовище.
– Майя! – рассмеялся он. – Ты и сейчас красива, если хочешь знать. Ну и слава Богу! – Он обнял ее и отстранился, оглядывая. – Немного аскетично. Но тебе идет.
Она оттолкнула его.
– Никто не узнает меня.
– Никто из тех, кто тебя не знает. Нам пора. Ты голодна?
– Да. Мне надо переодеться.
Он сел на кровать и смотрел, как она переодевается, пожирая ее глазами, старый козел. Ее тело до сих пор было человеческим и, как ни удивительно, явно женским даже в столь нелепом предсмертном возрасте.
Она могла подойти, сунуть грудь ему в лицо, и он бы присосался к ней, как дитя. Но она быстро оделась, чувствуя, как постепенно собирается с духом и приободряется – самый лучший момент во всей синусоиде, словно зимнее солнцестояние для людей палеолита, момент облегчения, когда понимаешь, что солнце все равно обязательно вернется.
– Вот и отлично, – заметил Мишель. – Ты нужна нам, Майя. У тебя, кстати, есть авторитет. Природное влияние. Нам надо начать работу повсюду, а тебе сконцентрироваться на Элладе. Превосходный план. Но нам нужно и нечто большее, чем злость.
Она натянула свитер через голову – скальп казался забавно голым и грубым – и изумленно посмотрела на него. Он наставительно поднял палец.
– Гнев пригодится, но нельзя полагаться только на него. Фрэнк буквально плавился от гнева, и посмотри, куда это его привело. Ты должна сражаться только с тем, что ненавидишь, за то, что ты любишь, понимаешь? Поэтому тебе надо понять, что ты любишь. Вспомнить это или создать.
– Верно, – ответила она с внезапным раздражением. – Я люблю тебя, но сейчас заткнись. – Она царственно вскинула голову. – Идем. Я и впрямь хочу есть.
Поезд из Сабиси, следующий по ветке Берроуз – Эллада, был длиной всего в четыре вагона: локомотив и три пассажирских вагончика, заполненных не более чем наполовину.
Майя направилась к последним сиденьям последнего же вагона. Люди иногда смотрели на нее. Казалось, отсутствие волос никого не волновало. В конце концов, на Марсе давно поселилась целая стая женщин-грифов с обветренными лицами, некоторые даже ехали в поезде. На каждой красовался рабочий комбинезон кобальтового, ржавого или светло-зеленого оттенка.
Своего рода клише, древние ветераны Марса, первопроходцы! Они видели все и готовы были насмерть замучить тебя скучными рассказами о пыльных бурях и заклинивших шлюзах.
Что ж, пусть будет так. Ей только помешало бы, если бы люди принялись толкать друг дружку локтями, восклицая «вот и Тойтовна!».
Внезапно она вновь почувствовала себя страшной и одинокой. И она ничего не могла тут поделать. Как глупо… Нужно, чтобы ее забыли. И ее внешний вид помогал в этом. Мир не любит некрасивых.
Она шлепнулась на сиденье и принялась озираться по сторонам. Вероятно, Сабиси посещали японские туристы с Земли, они сгрудились впереди и оживленно болтали, оглядываясь через свои видеоочки и без сомнения записывая каждую минуту фильма своей жизни. Какая ирония! Их марсианские записи, которые никто никогда не посмотрит.
Поезд медленно заскользил вперед. Сабиси оставался все тем же маленьким городком под куполами в холмах, а неровная земля между поселением иссеев и главной трассой была усеяна громадными валунами и неглубокими пещерами, вырубленными в скалах. Северные склоны оказались облеплены снегом первых осенних бурь. Солнце ослепительными зайчиками отскакивало от гладких зеркал льда, плавающих в замерзающих прудах. Низкие темно-зеленые кусты, выращенные из многочисленных видов, которые доставили прямо с Хоккайдо, сделали пейзаж графически четким, словно здесь поработала рука художника. Это была коллекция садов бонсай, зеленые островки окружало неприветливое море битого камня.
Японские туристы громко восхищались окрестностями. Хотя, вероятно, они относились к эмигрантам, приехавшим из Берроуза. Возможно, они просто решили посетить первое место приземления японцев и сейчас совершали марсианское паломничество подобно тому, как на Земле могли бы поехать из Токио в Киото. А если это обычные местные, которые вообще никогда не видели Японию? Кто знает… Ничего нельзя утверждать наверняка, это можно проверить, лишь увидев их походку. Но зачем?
Дорога бежала прямо к северу от кратера Жарри-Делож, который казался огромной столовой горой. Склоны украшали снежные завалы, то тут, то там виднелись деревья, уцепившиеся за землю своими корнями. Темно-зеленые лишайники сменялись светлыми альпийскими лугами и вересковыми пустошами, и повсюду пестрела россыпь валунов, попавших сюда после удара метеорита. В результате получилось красное каменное поле, окаймленное линией горизонта.
Майя с изумлением уставилась на яркий склон холма. Снег, лишайник, вереск, сосны: она знала, что мир изменился, пока они прятались под полярной шапкой. Да, раньше все было иначе, и она выживала, иногда давая себе передышку, чтобы не сломаться после череды перенесенных испытаний. В конце концов, ее сердце под давлением превратилось в минерал стишовит. Но сейчас ей было так трудно все осознать! Или даже вспомнить, или просто почувствовать собственное прошлое…
Она откинулась на сиденье и закрыла глаза, чтобы расслабиться, позволить воспоминаниям течь свободно.
Перед ней проносилась гремучая смесь из разномастных картин. Фрэнк Чалмерс, гневно осуждающий, высмеивающий, мечущий громы и молнии. Мишель не ошибся: Фрэнк был злым человеком. Но в нем таилось и кое-что еще. Она знала это больше, чем кто бы то ни было. Она видела его спокойным (хотя теперь она могла бы с этим поспорить) и по меньшей мере счастливым. Он боялся за нее, заботился о ней, любил ее – в последнем она не сомневалась. Он яростно кричал на нее за мелкие измены или без конкретной на то причины… ведь он любил ее, верно?
Но каким он являлся на самом деле? Или, скорее, почему он был таким? Существовало ли разумное объяснение, почему они были такими? Она мало знала о нем до того, как они встретились. Целая жизнь в Америке, затем инкарнация. Грузный, сумрачный мужчина, которого она встретила в Антарктике, был почти потерян для нее, подавленный после того, что случилось потом на «Аресе» и на Марсе. Фрэнк… Он возглавлял НИСА, поднял марсианскую программу, естественно, в том же разрушительном стиле, который демонстрировал позже. Он был недолго женат, насколько она помнила. На что это было похоже? Бедная женщина. Майя улыбнулась, но затем снова услышала тоненький голос Марины: «Если бы Фрэнк не убил Джона», – и ее передернуло. Она уставилась на планшет на коленях. Японские пассажиры пели песню, очевидно, застольную, поскольку достали флягу и передавали ее по кругу. Жарри-Делож остался позади, и они скользили вдоль северного края раковины Лапигия, овальной низины, простиравшейся вплоть до самого горизонта. Лапигий кишел кратерами, и сейчас в каждом кольце существовала своя экология. Это было все равно, что заглядывать через крышу в разбомбленный магазин флориста. Корзины, в основном сломанные, разбросаны повсюду, но вот одна сохранившаяся из желтого гобелена. Палевая плитка, белые или бледно-бирюзовые персидские ковры…
