Я просил его ходить к нам. Мы остановились в отеле на первой линии и вели самый что ни на есть отпускной образ жизни – проводили дни на пляже или в кафе, вечерами гуляли здесь же по набережной или по знаменитой аллее вдоль проспекта Диагональ, и разве что изредка выбирались в город. Во дворе нашего отеля стояла тенистая терраса, где мы обедали и ужинали, когда жене не хотелось никуда выходить, и я приглашал его присоединяться к нам в любое время. Про себя я думал, что, может быть, Лизавета захочет увидеться с нами. Может быть, ей удастся растормошить его и при ней общение наше пойдет живее, хотя, глядя на Тимофеева, трудно было сказать, увидимся ли мы снова: он кивал и тряс бородой, а сам смотрел на меня глазами глубоко несчастного человека, который жмет мне руку и прощается до завтра, а сам пойдет сейчас и утопится.
Как ни странно, он явился к нам следующим же утром. Мы были на пляже, когда он вдруг возник перед нами со своей вчерашней улыбкой и панамой на голове и сообщил, что неподалеку проходит детский праздник и мы наверняка не слышали об этом. Мои пришли в восторг, особенно дочка. Мы сходили на праздник, потом пообедали там же, с местной детворой, и возвращались назад полные впечатлений. В отличие от нас, Тимофеев бегло говорил на каталонском. Он переводил нам все происходящее, пополняя рассказ собственными знаниями о местной жизни, а жизнь эту он успел узнать изнутри, и слушать его было интересно. За обедом разговор у нас зашел о жилье. Поскольку он уже имел опыт покупки дома, а мы с женой только подумывали об этом, его знания оказались весьма кстати, мы с любопытством расспрашивали, а он, мне показалось, не без удовольствия разъяснял, что и как. Тут он был ас – знал все тонкости, и юридические, и житейские. Я думал, Диагональ-Map не тот район, где обычно селятся русские, а мне он как раз приглянулся, но Тимофеев развеял мои сомнения – русские покупатели здесь встречаются, да и район этот самый новый и самый, как он выразился, фешенебельный; если бы он выбирал квартиру для себя, то купил бы именно здесь, а вообще, к чему разговоры, когда можно пойти и самим все посмотреть. И тут же извлек из кармана телефон, позвонил кому-то и договорился о встрече. Вдвоем мы отправились в высоченные, недавно возведенные башни, огражденные забором от посторонних глаз, и при помощи парнишки, служащего в местном агентстве недвижимости, поднялись в апартаменты и осмотрели их с всей тщательностью. Что и говорить, жить здесь было бы весьма приятно. За окнами красуется море, во дворе пальмовые рощи да бассейны. Внизу консьерж, у ворот охрана – никого лишнего. Говорят, барселонцам эта отгороженность от мира совсем не по вкусу, а нашему брату как раз самое то. Через два шага пляж, через четверть часа центр города, что может быть удобней? Дом на первой линии мы с Тимофеевым сразу забраковали – квартиры в нем насквозь продувались грубыми морскими ветрами, и даже сейчас, в жару, порывистые вихри так и били в лицо, когда мы стояли на террасе верхнего этажа. Опять же, объяснил Тимофеев, разница менталитетов: испанцы строят с прицелом на солнечные дни и мало заботятся об обогреве, а наш человек, как известно, сквозняков не любит ни летом, ни зимой. То же и с планировкой, испанцы обожают собраться вместе в большой гостиной, это у них центральное и самое просторное место в доме, остальные комнатки могут быть крошечными, спаленки у них – зашел и упал на кровать, детская – шкаф для игрушек, и тот больше. Зато квартиры, приготовленные для русских, сразу видны, комнаты здесь примерно равны по размеру и совершенно пусты – наш человек не терпит никакой обстановки, он все должен купить себе сам, в отличие от испанцев, въезжающих в готовую квартиру. Я тоже не отличаюсь от большинства: не представляю себе, как приведу жену в квартиру, где кто-то уже выбрал за нее и плиту, и стиральную машину, и занавески на окна. В чем мы совпадали с испанцами, так это в любви к террасам. Тимофеев сказал, русские хоть и любят, чтобы в квартире имелась терраса, пользоваться ею совсем не умеют, для них она так и остается балконом, заставленным всяким хламом, не влезающим внутрь. Я же люблю использовать террасу так, как принято у жителей Средиземноморья – завтракать, глядя на море, и чаевничать, провожая закат. Корпус, стоящий чуть в глубине, в метрах ста от линии берега, понравился мне больше, а одна квартира там оказалась точь-в-точь, о чем я мечтал. Не знаю, что там успел наговорить парнишке Тимофеев, пока я ходил по комнатам, но тот схватился за телефон, связался с офисом, после чего стал заверять нас, что мне дадут небывалую скидку.
С того дня Тимофеев приходил к нам каждый день. Упадническое настроение все еще чувствовалось в нем, но уже не резало глаз как раньше, может, оттого, что мы с ним больше не говорили о московском прошлом, а может, я просто начал привыкать к этому новому Тимофееву, уютному как бабушка, неспешному и на все согласному. Свободного времени у него было хоть отбавляй. В какой бы час мы ни назначили встретиться, он безропотно принимал наш план и не пытался хотя бы для вида показать, будто ему это неудобно и его занимают какие-то дела; ясно было, что дел у него нет. Частенько случалось, что по утрам он приходил на пляж задолго до нас, купался и бродил по берегу, а однажды вечером я случайно застал его в баре за кружкой пива – прошел уже час, как мы распрощались, а он, оказывается, так и не ушел домой. В такие минуты он казался таким одиноким, что сердце щемило, глядя на него, особенно на контрасте с тем Тимофеевым, что все еще сидел в моей памяти. Лизавета за все эти дни ни разу с ним не появилась. Почему – я не спрашивал, а он не говорил. Что по-настоящему грело ему душу, так это Испания. Он любил эту страну. Не знаю, какие неудачи в конце концов сломили его, но Испания давала ему те немногие силы, что еще в нем теплились. Он мог часами говорить об испанцах и был готов разъяснить любой непонятный иностранному уму момент, будь то буква закона, дань традиции или бытовая привычка. С истинно испанской страстью он следил за футбольными матчами, знал игроков всех наперечет и на мой каверзный вопрос, болеет ли он за мадридский Реал или за каталонскую Барсу, со смехом отвечал, что его симпатии на стороне испанской сборной. Он обожал местную еду, со знанием дела выбирал нам всем блюда, от тапасов до десертов, и никогда не пренебрегал традицией перекинуться парой слов с официантом прежде, чем сделать заказ. С местными он общался с подкупающей непринужденностью, ему ничего не стоило завести разговор, и, я заметил, люди тоже к нему тянулись. Редко кто спрашивал, откуда он; вероятно, языком он владел отменно, и его принимали за своего. Во всяком случае, внешне его было не отличить от местных, я и сам, глядя на него, порой забывал, что он русский. А уж когда он плюхался на песок где придется и сидел, щурясь на солнце и потеряв счет времени, то со стороны казался самым европейским человеком на свете.
Барселону он знал как свои пять пальцев и, когда я спросил, может ли он показать мне еще дома, с готовностью согласился. Мы взяли водителя, и за полдня Тимофеев показал мне все, что могло представлять для меня интерес, от апартаментов в центре города до вилл на побережье, которые пользуются особым спросом у наших соотечественников. Были еще местечки в пригороде Барселоны, тоже у моря и тоже заселенные русскими, туда мы поехали на следующий день. Он сэкономил мне массу времени. И хотя о покупке речь еще не шла и обсуждать детали было пока рановато, я заметил, что он отличный переговорщик, с местными был на «ты», но мягко, ни на минуту не теряя своей радушной улыбки, отстаивал мои интересы. Все дело в культуре, пояснил он: здесь не принято вести переговоры жестко. С такими талантами он мог бы запросто открыть свое дело, продавать недвижимость русским и помогать им обустраиваться здесь, сказал я ему. Он только улыбнулся в ответ – я так и не понял, какие мысли сидели у него в голове. Иногда у меня пробегала мысль, что, может быть, все не так плохо. Кто знает, думал я, может, в то время, что он сидит на пляже или наматывает километры вдоль моря, у него втайне крутятся какие-то дела. Может, его свободное время просто совпало с моим приездом, и, окажись я здесь в другой раз, он будет по уши занят. А может, его свобода это просто пауза, затишье человека, который выжидает удобный момент. Ведь натуру не скроешь, а Тимофеев, я знал, всегда был человеком дела. Возможно ли, чтобы он не проворачивал какое-нибудь выгодное дельце и не вынашивал бы в голове какие-нибудь планы? Ответа у меня не было. То я говорил себе, что ошибаюсь, что должен признать необратимые перемены в личности Тимофеева и забыть о его прошлых, симпатичных мне чертах. То мне снова казалось, что я все-таки прав, и во мне зрело предчувствие, будто он вот-вот подойдет ко мне и объявит, что удачно заключил какую-то сделку. И позовет нас всех праздновать.
