Высокая оценка помогает людям добиваться общей цели
Даже в симфоническом оркестре, где дирижер и сотня музыкантов сосредоточены на общей цели – на искусном исполнении, – возможен полнейший разлад. Далеко не каждый дирижер способен выйти за рамки собственных принципов и предубеждений, чтобы объективно оценить, помогает он музыкантам в исполнении произведения или скорее мешает. Перед тем как гобоистка поднесет инструмент к губам для длинной сольной партии, она устремляет свой взгляд на дирижера и вместе с информацией о темпе, выразительности, форме, ритме, окраске и характере музыки получает от него и послание, содержащее заранее поставленную ей отметку, которая лучше, чем все остальные, определяет качество предстоящего исполнения сольной партии.
Отметка А, подаренная легко и непринужденно, станет отражением чувства единой команды, а также партнерского и доброжелательного отношения. Она говорит о сплоченности и успешности, о том, что в сознании каждого из нас за лишней массой аморфного камня может по-прежнему скрываться изумительная статуя.
Не обладая достаточной мудростью, человек следует исключительно собственным принципам и ищет людей, интересы которых согласуются с его собственными, обходя вниманием всех тех, с кем, как ему кажется, у него нет ничего общего. По инерции мы предвзято относимся к тем музыкантам, сослуживцам или нашим близким, которые не соответствуют нашим стандартам, и, сами того не осознавая, ослабляем попутный ветер, дующий в их паруса. Но, обретя новый взгляд, когда всем нашим взаимоотношениям заранее выставляется оценка А, мы становимся одной командой с другими, поскольку А стала признаком и гарантией истинного партнерства.
Бен. Когда разучивал Девятую симфонию Малера с Лондонским филармоническим оркестром, я обратил внимание на то, что одна из скрипачек всегда сидит в невероятно расслабленной позе, весьма напоминающей вопросительный знак. Даже на генеральной репетиции унылая осанка этой скрипачки заметно контрастировала с демонстративной подтянутостью и собранностью других музыкантов. Ее игра была безупречной, но напряженность финальной части произведения, выворачивающей всю душу наизнанку, особенно подчеркивала неуместность ее безразличной манеры, столь не свойственной высокому исполнительскому мастерству.
В конце репетиции я подошел к ней и спросил, все ли, по ее мнению, идет как следует. Ее ответ немало удивил меня.
– Это вы писали партию скрипок? – спросила она.
Я объяснил, что мы использовали эту скрипичную партию во время нашего недавнего выступлении в Бостоне, на что она ответила:
– Мы играем слишком быстро для всех этих сложных переходов. Я просто не успеваю попадать по струнам.
Поскольку мне известно, что при исполнении быстрого произведения довольно нелегко с силой прижимать смычок к струнам для извлечения громкого звука, я согласился, что, возможно, нам следует поубавить темп. Но ее реакция была просто ошеломительной.
– Не смешите меня, – возразила она. – Вам следует исполнять это произведение, прислушиваясь к собственному голосу. А вы советуетесь с другими.
Ее слова стали для меня откровением. Манера поведения, внешний облик и даже настроение скрипачки напрямую зависят от того, насколько легко она взаимодействует со струнами своей скрипки! Следует признать, что сам дирижер оркестра обычно не исполняет музыку, хотя и знаком с особенностями каждого инструмента. И, как профессиональный скрипач, при написании партии для струнных я исходил из собственного восприятия движений смычка. Однако в своем стремлении найти единственно правильный темп и донести до слушателя берущие за душу, длинные замысловатые пассажи и дикое неистовство свойственной Малеру экспрессии я, вероятно, несколько завысил темп, принеся в жертву жизненно важное для каждого скрипача ощущение взаимодействия смычка со струнами. Ценой, которую пришлось заплатить, оказался дискомфорт и в конечном итоге вынужденное ухудшение игры талантливых скрипачей одного из величайших оркестров мира. Эта цена была непомерно высокой.
Привычными для меня в день выступления были генеральная репетиция и следовавший за ней продолжительный сон. Затем я принимал душ, съедал два английских кекса и яичницу-болтунью, запивал их крепким английским чаем и возвращался в зал для традиционной напутственной речи перед музыкантами. Но на этот раз все было по-другому. После репетиции я вернулся в номер гостиницы и провел полдня за нотами, проверяя каждый пассаж из партии скрипки на предмет сложности для исполнения. Мне показалось очевидным, что слишком быстро играется далеко не все. Разве вот этот пассаж? А может, этот? Я слегка замедлил каждый из пассажей, которые, на мой взгляд, могли вызвать затруднения у Тани и ее смычка.
На протяжении всего концерта я то и дело посматривал в сторону Тани и замечал, что она превратилась в страстную, невероятно эмоциональную исполнительницу, целиком поглощенную музыкой. Наше выступление прошло на вполне достойном уровне, и для непосвященных несомненное преображение Тани никак не повлияло на успех оркестра, состоящего из сотни музыкантов. Но тот один дополнительный процент, который возник благодаря ее личному вкладу, был весьма важен для меня. Он означал, что мы нашли с ней общий язык и что я открыл нечто новое для себя. Прежде, когда я смотрел на нее как на странного и несчастного человека, мне приходилось делать вид, что ее безучастность меня не беспокоит. При этом я тратил немало энергии, и наблюдая за ней, и игнорируя ее.
После концерта Таня куда-то исчезла, и мне так и не удалось ее найти. Но спустя несколько недель я решил разыскать ее и поблагодарить за то, что в последнюю минуту она сумела мобилизовать все свои силы и помогла оркестру подарить зрителям столь волнующее и незабываемое исполнение. В офисе филармонии мне любезно сообщили номер ее телефона. Она жила в одном из предместий Лондона. И однажды утром я позвонил ей из Бостона.
Таня немало удивилась, услышав мой голос. Она призналась, что никогда прежде дирижеры не звонили ей домой. Таня восторженно отреагировала на мою огромную благодарность за ее вклад в исполнение Девятой симфонии Малера. Оказалось, что Малер был ее любимым композитором. Таня с особым трепетом относилась к его творчеству и знала все его произведения. А наше совместное выступление в Лондоне стало одним из самых значительных событий в ее музыкальной жизни.
Вот какой урок получил я тогда: музыкант, который выглядит безучастным, может стать самым ярким в своей группе. Кстати говоря, безучастным может быть и очень эмоциональный человек, которому просто не хочется разочароваться в очередной раз. Таня, страстная поклонница Малера, приняла решение «кое-как пересидеть» предстоящее выступление, поскольку ожидала от него очередного разочарования. После встречи с Таней я понял, что при общении с человеком следует видеть не его притворное равнодушие, а скрытые за ним увлеченность и страсть.
Когда подходил к Тане после генеральной репетиции, я вовсе не собирался делать ей внушение как музыканту, отлынивающему от своих обязанностей. У меня уже было к ней определенное отношение, я уже знал о ее любви к музыке и что ей хочется удачно выступить на концерте и «попасть смычком по струнам». Я заранее поставил ей оценку А. А мой вопрос о том, все ли идет как следует, был адресован человеку, который непосредственно участвует в нашем совместном проекте и с которым, на мой взгляд, происходит что-то неладное.
