Она вздохнула, прекрасно понимая, насколько эти мысли идут вразрез со всем, чему ее учили.
«Ох, ересь, ересь…»
Оденсе воспитывалась среди таких же, как и она, девочек, чьи способности к врачеванию служительницы культа Берегини подмечали с детства. Они не забирали их из семей, как это делал, к примеру, монашеский орден Стирающий Лица, наоборот – каждая семья, в которой жила маленькая берегиня, была окружена дополнительной заботой со стороны Светлого Братства. Поддержкой, направленной на то, чтобы искоренено было все негативное между родственниками и девочки видели лишь тепло и любовь.
Ненависть заразна. Она как болезнь. Стоит обронить злое слово в душу ребенка – и оно, как семя сорняка, прорастет и пустит разрушающие, жадные корни, не давая взрасти ничему светлому. Вера берегини не допускала ненависти. Она была приятием на уровне сердца всего мира через добро и любовь. Она – вера Светлого Братства, древние знания которого не ставили под сомнение человеческую форму жизни как единственно высшую, правильную и угодную Создателю. Где Он признавался за средоточие жизни и света. Жизнь дарится людям, дарится для людей. Все остальное – мерзкоподобное и противное Ему. Пораженное тьмой. И все зло и боль в мире от ее скверны.
Характер силы, дарованной берегиням с рождения, обладал уникальным свойством. Соприкосновение с самой целительницей или даже близкое приближение к ее жилищу у представителей магических народов, черпающих свою силу не из света – к примеру, таких, чьим представителем являлся Вых, – вызывало у нее крайнее беспокойство. Она начинала чувствовать себя путницей, окруженной в заснеженном лесу стаей волков.
Ощущение клацающих у лица клыков и завывание стужи…
Для самого Выха (если бы он обезумел и поперся навеселе или еще как на заветную полянку, с желанием поздороваться с Оденсе за руку) все окончилось бы куда плачевней ужаса наваждения зимнего леса – он бы попросту умер.
И вот теперь в ее доме – эльф. И мало того, что она должна его лечить от телесных немощей, слой за слоем соскребать сгустки порчи и проклятий, так еще и с мудреной магией монашеского ордена приходится разбираться.
Рана, конечно, интересная. С точки зрения ее практики. В одиночку такое ранение ей пришлось врачевать впервые. Но когда-то очень давно Оденсе пришлось столкнуться со страшными последствиями чего-то подобного.
Полночная Звезда обязана обращать в прах при соприкосновении. И она делает это медленно. Попадая в тело, она уничтожает изнутри одну за другой каждую клетку.
Выжигает.
Человек при этом не рассыпался мгновенно в тлен – он может жить все время, пока системы его организма неотвратимо уничтожались одна за одной. Некоторое время – в безумии боли. Когда максимально болит все тело – это почти бесконечная агония.
Учитывая это, несомненно, нынешнему пациенту Оденсе дважды повезло. Как бы это кощунственно ни звучало для нее как для представительницы Светлого Братства. Во-первых, рядом с эльфом оказался некто, сместивший траекторию удара, вследствие чего Полночная Звезда прошла почти по касательной к его телу, ну, а во-вторых – по своей сути человеком эльф, естественно, не являлся.
«Другой метаболизм… Как ни крути, а они восстанавливаются намного лучше нас, людей. Выздоравливают, возвращаются к жизни… Выходит – они совершенней? И как это, интересно, возможно, если мы созданы как единственно возможное совершенство? Или, наоборот, такая мощная регенерация – это тупиковый путь, отодвигающий на неопределенный срок естественный процесс смерти, возвращающий душу к вселенскому свету? И сверхрегенерация – это не добро, не благо, а проклятие, превращающее этот мир в тюрьму? Тело – темница духа… Но тогда и мой дар греховен, ведь я удерживаю тех, кому следовало бы без моей помощи умереть. Ох как же давно я не думала обо всем этом…»
Мучающие вопросы о нестыковках в мировоззрении снова всплыли на поверхность, вопреки ее собственному желанию.
Спокойные напевы ручья, блики света, скачущие по развешанным на кустарнике льняным вещам, и прилетающие откуда-то с небес чистые, звонкие голоса птиц. Все это отвлекало от любых тревог и давало ей возможность почувствовать утерянное в юности ощущение покоя и единства с окружающим миром: «И как хорошо мне было без этих мыслей. А «тело – темница духа» – это ведь я не зря вспомнила, монашья магия, что ли, навеяла? Их же эта догма. Как в Светлом Братстве проповедуется существование жизни через Свет, так в ордене монахов считается, что истинный Свет достижим лишь через принятие смерти…»
Она присела на замшелое бревно, в эту осень покрывающееся наростами опят. Возвращаться в наполовину вкопанную в землю хатку ей совсем не хотелось.
«И все же надо идти. Может, эльф проснулся и мучим жаждой, или, что хуже, его вновь уволокли в бред набравшие силу страхи… Но как же не хочется идти…»
На край бревна, видимо посчитав почти неподвижный силуэт женщины естественным древесным продолжением, неторопливо разминая лапки, выползла ящерка. Ее шкурка цвета болотной зелени нежилась под прикосновениями солнечных лучей. Ящерка знала, что тепла осенних дней осталось очень мало и нужно наслаждаться ими максимально. Чтобы удалось забрать в зиму тайный сундучок с самыми приятными воспоминаниями и доставать их одно за другим, перемежая с зыбкими снами предстоящей многомесячной спячки.
Ящерка думала о своем и казалась при этом символом безмятежности. Она являла собой живое доказательство, что те, кто не размышляет об устройстве мира, однозначно живут с ним в большем согласии, чем философствующие особы.
А мысли Оденсе все бежали вдаль. И скоро она уже не видела перед собой ни ручья, ни ящерки – власть воспоминаний иногда так велика. Она вполне способна сделать человека на время слепым. И так реальны порой образы, возникающие перед внутренним взором, хотя в помине нет их уже на земле.
– Трава берет в себя знание не только из семени, которое упало в почву и проросло травой. – Старая берегиня Ильсе, знатная травница Озерного края, учила девочек своему искусству, уводя их на много дней в леса. – Вырастет вот такой же, как он, на кладбищенском погосте, – она сорвала, надломив у корня, стебель зверобоя, увенчанный пышным цветком, – и сила в нем будет уже совсем иная.
Ильсе была совсем старой, но в отличие от многих других представителей Светлого Братства она бредила не доказательствами человеческого совершенства, а лесом, нетронутой людьми и их страстями природой. Она затрагивала в своих рассуждениях многое, еще неподвластное детскому разуму.
Конечно, травница знала, что они не постигнут сути всего ею сказанного. Но еще она знала, что у детей прекрасная память и сознание, впитывающее все, что видят, что слышат, не подвергая анализу. И то, что не было понято ими сейчас, но запало в душу, рано или поздно всплывет и породит созвучные ее нынешним рассуждениям мысли.
– Вот хорошая полянка, сядьте все… Что значит – где? Вот здесь, на солнышке сядьте – на коряжках поосторожнее… Ну вот, не успела договорить, сразу – а-а-а! Отряхивай, отряхивай свою юбку! И вы, остальные, перестаньте пищать – не съест же она вас! Сороконожка может своим ядом ошпарить, если по голой коже пробежит, и только. И то – в мае… Так что ничего твоей юбочке не сделается. Подумаешь – слизь… Ты вот сороконожку стряхнула да ботиночком прихлопнула – ей-то несравненно хуже, чем тебе. – И травница задумчиво вперивала взгляд в одну из ближайших слушательниц, пытаясь поймать ускользнувшую мысль предыдущего повествования. – Итак, сядем все прямо на траву, подстелив под себя торбы… – Кряхтя, она усаживалась сама, поудобней устраивая свои болезненные ревматические колени. – Посмотрите вокруг… – Девочки смотрели, стараясь узнать среди буйного цвета знакомые растения. Наблюдая за ними, старуха качала головой и вздыхала: – Эх, неправильно вы смотрите, неправильно… Смотрите вокруг – сколько света разлито по этой полянке. Неужели это так трудно увидеть – свет? А тут он пронзает каждую вашу клеточку и вы чувствуете, что сами сотканы из света с головы до самых кончиков пальцев… Чувствуете?
