Дзынь! – на стекле образовалась огромная трещина, похожая на паутину. Камень отскочил от подоконника и упал на землю.
Костя злобно зыркнул на окно и утёр лицо рукавом.
– Допляшешься! – сказал он Артуру. И их троих как ветром сдуло.
А Артур остался. Он подошёл к древорубу и попробовал насадить отвалившийся кусок на торчащий конец каркаса, но у него ничего не получилось. Да и ни к чему это было. Кисть руки всё равно валялась отдельно. Тогда он стёр рукавом три буквы и снова накрыл древоруба брезентом. Потом бросил быстрый взгляд на окна и пошёл, но не в сторону ограды, отделявшей тупик от двора, куда удалились трое, а в другую – к школе.
Прошло дней десять, и в тупике появились два скульптора, молодой и старый, наверно, отец и сын. Они стали прибираться, выносили из подвала мусор, а заносили какие-то материалы.
Потом я пару раз видела с ними Артура – он им помогал.
Ну а дальше…
Дальше мы переехали в Останкино – как осиротели. И двор осиротел.
История забылась. Однажды мы с Марьянкой забрели в Центр современного искусства на какую-то выставку. А рядом был другой зал. Возле входа – фотография, и написано:
Что-то меня кольнуло: надо посмотреть.
Зал был небольшой, уютный – сплошные скульптуры. Спящий конь, девушка, опустившая раскрытый зонт и глотающая капли дождя, и вдруг: «Древоруб».
Ствол дерева с двумя протянутыми, как в мольбе, ветками, а рядом – молодой древоруб с поднятыми руками и запрокинутым лицом; отброшенный топор валяется в стороне.
Я смотрела долго, забыв про Марьянку. На выходе вгляделась в фотографию. Ну да, конечно – он!
«Приобщимся!» – мелькнуло в голове.
Так и остались со мной и во мне эти два древоруба: тот, старый – и этот, новый, молодой.
Английский театр
Кружатся, и кружатся, и кружатся…
Флейты! Скрипки! И горят огни!
Золушка зажмурится от ужаса —
Бьют часы – минуты сочтены.
Впопыхах обронены и брошены —
Кончен бал – возьми и подними
Золотые босоножки Осени
И хрустальный башмачок Зимы.
Рассыпаются – не зря обронены.
Ветер схватит, унесёт волна.
Время и пространство так устроены —
Побеждают ширь и тишина.
Наталья Ильинична вела у старшеклассников английский театр. Женька об этом не знала. Она и Наталью Ильиничну по-настоящему не знала, потому что училась пока только в четвёртом классе.
Но вот все собрались в актовом зале. К тёмно-зелёному занавесу прикреплён лист ватмана, на котором жирно нарисован тушью грустный скелет с цепями на ногах и большими кривыми буквами написано: КЕНТЕРВИЛЬСКОЕ ПРИВИДЕНИЕ.
«Кентервильское привидение» она ещё не читала. С Уайльдом была знакома по сказкам (Счастливый принц, Эгоистичный великан…) Читали их с Татьяной Михайловной на английском.
Сегодня Женька пришла в школу после гриппа, так что Привидение стало для неё полным сюрпризом.
Спектакль начался. Что было вначале, она почти не помнит – только напряжение: когда появится? каким будет? не умрут ли все от страха? Помнит, как за сценой что-то страшно грохнуло, за бутафорским окном ослепительно сверкнуло и девочка-экономка упала в обморок.
Потом все пожелали друг другу спокойной ночи – и началось! С левой стороны от сцены раздалось завывание и жуткий хохот – вылетело Привидение! На самом деле – один из девятиклассников: худой, с костлявым и некрасивым лицом, длинные спутанные волосы торчат в разные стороны, под сверкающими глазами тёмные подмалёванные круги. Он был в рваном развевающемся плаще, а вылетел, скорее всего, на физкультурном канате. Извиваясь и дико хохоча, он летал над всей сценой – туда и сюда (свет то вспыхивал молниями, то проваливался в темноту), и это было так прекрасно, что запомнилось навсегда.
А через некоторое время после «Кентервильского привидения» её ждало удивительное: Татьяна Михайловна сказала, что они тоже будут делать спектакль на английском – «Золушку». И потом – просто как гром среди ясного неба: на роль Золушки выбрали её.
Жизнь сразу преобразилась, даже в школе – на уроках, на переменах. Вокруг были сёстры, мачехи, феи, короли, придворные… Дома мама переделывала её старый костюм Красной Шапочки в домашнюю одежду Золушки. Новые только чепчик и фартук, а платье и башмаки-сабо – всё те же. Потом дело дошло до бального платья. И тут Женька поняла, что мама у неё – Фея.
За одну ночь сотворила такое!
Платье было длинное, сшито из бледно-розовой с крупными цветами парчи. Маленький лиф с приколотой розой, прозрачный чехол из какой-то лёгкой как воздух материи. Туфельки обтянуты той же сверкающей парчой и кажутся двумя нежными лепестками, выпавшими из платья, как из волшебного цветка.
Женька подошла к зеркалу. Посмотрела – и всё в ней замерло. Хотела что-то сказать – не смогла. Как будто на несколько мгновений погрузилась в сон.
– Ау! Ты где? – позвала мама. «Спасибо, милая Крёстная», – чуть не сорвалось у неё с языка. Засмеялась и бросилась маме на шею. ещё раз подошла к зеркалу.
– Только волосы чёрные, а должны быть золотые, как у тебя.
– Ничего, так интереснее, – сказала мама. – Надо ломать стереотипы.
До спектакля оставалось совсем мало времени, и тут возникла ещё проблема. Не успела мама переступить порог, придя с работы, как Женька налетела на неё:
– Мам! Я должна чистить картошку!
– Ну и что?
– А я не умею!
– Пустяки! За два дня научишься. Тем более у меня есть волшебная чистилка.
– Давай прямо сейчас начнём.
– Вначале поедим, – сказала мама. Они пошли на кухню.
– А кто принц? – спросила мама.
– Артём из параллельного класса. Он сейчас болеет, но к спектаклю точно выйдет.
– Красивый хоть?
– Красивый. Только на девчонку похож и ниже меня ростом.
Через два дня она чистила картошку почти как мама: знай себе поворачивай картофелину и смотри, как завивается длинная стружка – не хуже чем у лимона в натюрмортах старых мастеров.
– Можно, я возьму твою волшебную чистилку на спектакль?
– Да уж конечно.
Занавес медленно открывается. На сцене – кухня с нарисованным камином. На табуретке перед котлом сидит Золушка-Синдерелла в чепце и фартуке и, напевая что-то себе под нос, чистит картошку.
– Женька из четвёртого «А», – шепчет кто-то в первом ряду.
Где-то слышатся робкие аплодисменты. Женька смотрит в зал из-под опущенных век. Вот так, наверно, чувствуешь себя в зазеркалье. Всё видно как на ладони, и кажется, руку протяни… и границы как будто нет. Но есть она – эта непереходимая граница. Они могут всё: шептаться, жевать жвачку и есть конфеты, смеяться, хлопать – что угодно. А она ушла от них куда-то и существует совсем в другом мире. Эти две минуты запомнятся ей на всю жизнь. Потом появятся сёстры и мачеха, и жизнь Зазеркалья потечёт как по писаному, не обращая внимания на жизнь снаружи.
