Мы идём по Хвойной – это самая длинная улица в нашем дачном посёлке. Если идти по ней долго, то придёшь к речке. Но сейчас поздно. Красный свет на соснах. Не разгуляешься – Верик искать начнёт.
– Гляди, – говорит Тим и показывает рукой вперёд. – Как будто корова на дороге валяется. Побежали?
Подбегаем. Валяется не корова, а огромный пёс, белый с коричневыми пятнами. Глаза закрыты, дышит тяжело. Одна нога как будто вывихнута.
– Ого! – говорит Тим. – Я пока здесь посторожу, а ты беги за Вериком.
Я только погладила пса по шелковистой шерсти и помчалась как угорелая домой.
Влетаю в дом:
– Верик! Скорей! Там собака на Хвойной валяется!
А Верик по телефону разговаривает, отмахивается: «Потом! Потом!»
Тётя Лиля намазывает джем на хлеб.
Я смотрю на неё умоляющими глазами:
– Там собака на дороге валяется!
– Большая?
– Огромная!
– Носилки есть?
– Сейчас!
Бегу за графские развалины (так у нас туалет называется), беру из сарайчика садовые носилки и волоку их к дому.
– Прекрасно, – говорит Лиля. – Пошли.
Берёт у меня носилки, и мы выходим.
– Смотрите, – говорю, – отсюда уже видно. Мы думали – корова.
Ускоряем шаг.
– Ого, – говорит Лиля. – Больше сенбернара. Московская сторожевая, наверно. Мальчик.
Она садится рядом с ним на корточки. Гладит по голове.
– Жаль, мы не знаем, как его зовут, – говорит Тим. – Может, пусть будет Дюк? Эй, Дюк! – Пёс не реагирует.
– Хайдар, – говорит Лиля, – ты живой?
Большой карий глаз открывается и печально смотрит на неё.
– Хайдарчик, – говорит Лиля. – Ничего, сейчас.
Она подводит под него носилки, мы толкаем сбоку.
– Уф! Ну вот!
Тётя Лиля подворачивает на поясе свою длинную юбку, берёт носилки спереди, Тим – сзади (мы с ним будем нести по очереди), и начинается наше торжественное шествие к дому. Собаки лают. Люди смотрят из-за заборов. Время от времени мы кладём носилки на землю и отдыхаем.
Вот калитка! Тетя Лиля толкает её ногой. Победа! В этот самый миг раздаётся ужасный треск – носилки разваливаются, и Хайдар оказывается на земле.
Потом Лиля с Вериком перетащили его в Резиденцию, и Верик вызвала знакомого ветеринара. Оказалось, что Хайдара сбила машина и у него перелом задней ноги. Началось лечение.
Жук (наша новая собака, подаренная «извергами») то и дело заглядывал в Резиденцию, хотел знакомиться, но тётя Лиля сурово Жука отгоняла.
Теперь она перестала быть совой и почти забросила свою хорезмскую книгу. Весь режим был подчинён Хайдару.
За обедом Лиля рассказывала нам про комаров величиной со стрекозу, про людей-мутантов, а ещё про то, про что совершенно нельзя рассказывать за столом, например, про пепел чьей-то бабушки, который прислали из-за границы, чтобы похоронить, но по ошибке использовали вместо перца. Верик делала тогда большие круглые глаза, давилась супом и говорила ужасным голосом: «Лили!!!»
Но тётя Лиля не умела останавливаться на полпути, и, к нашему с Тимом восторгу, ужасные истории всегда доводились до победного конца.
Однажды Тим спросил:
– Тётя Лиля, а почему вы такая худая? Наверно, после блокады?
– М-да? – процедила она. – А может, я так хорошо берегу мою прекрасную фигуру?
– А это правда, что в блокаду кошек ели?
– М-да? Но я, по крайней мере, не съела ни одной.
Потом Верик сказала Тиму, чтобы он больше ничего такого у Лили не спрашивал и перестал оставлять на столе хлебные корки.
К концу лета мы вчетвером (тётя Лиля, Хайдар, Тим и я) уже ходили в «дальние» походы – в лес, к реке, за Образцово…
Потом тётя Лиля с Хайдаром уехали в Ленинград, и с тех пор Хайдар стал сопровождать её во всех археологических экспедициях.
Когда Тим вырос, Лиля могла позвонить ему в любое время суток, сказать: «Тим, мы на чемоданах, проводишь?»
И Тим бросал всё и мчался к нашей дорогой тёте Лиле и её драгоценному Хайдару.
Буфет на даче
Таинственный, тёмный,
Скрипучий, пахучий,
С резьбою кудрявой
И пыльными стёклами —
Буфета старинного
Что ещё лучше?
В нём склады, и клады,
И праздников столько в нём!
Сто лет ему, может!
И в трещине каждой —
Как свет от сокровищ в пещере – хранит он
Таинственный запах.
Дохнёт, словно скажет:
Вдохни, пропитайся секретом забытым!
Сейчас, как в дворце,
В нём живут мармелады,
Зефир, пастила, шоколадные крошки.
И мыши проникнуть
В него были б рады.
Но сладко на нём распласталися кошки.
И если всё это
Забрать у буфета,
Забыть и однажды потом распахнуть
Скрипучие створки —
Там будет всё это,
Лимонные корки,
И с ромом конфеты,
Гвоздика, корица,
И чёрного перца
Горошки, и чёрного чая чуть-чуть!
Жмурики
В этой пыли веков
столько-столько всяких подков…
Донская степь раскалена до предела. Укрыться негде. Тени никакой. Только могилы. Ага, могилы. Экспедиция это, археологическая. Копаем сарматское захоронение. Мы после восьмого класса. Но не только мы. В основном студенты, конечно, историки. А мы так, сбоку припёка. Женька (у неё бабушка археологиня) позвала. Говорит, выручайте, копать некому. Интересно, и денег чуть-чуть заплатят… Клюнули.
Приехали: степь. Где-то с краю курганы скифские. Мы обрадовались: ну, сейчас начнётся – золото, бриллианты. Но нам популярно объяснили, что курганы те все пустые, разграбленные, а копать надо могильник сарматский.
Могилы глубоченные, чуть ли не в три метра. Пока выкопаешь, чуть не сдохнешь. А ради чего? Понятно, когда там золото, серебро, да хоть бронза, вещи всякие интересные. А то вот он лежит, скалится. Жмурик – скелет, по-простому. Докопаешься до него – ой, радость-то какая! А потом ещё неделю кости ему ножом зачищай да кисточкой обметай. Замерят рулеткой: туда, сюда. Глазницы квадратные у мужчин, круглые у женщин. Вот и весь интерес.
