– Отойди в сторону, а то классу не видно.
Пушкин отходит. УНЫЛАЯ ПОРА – написано на доске.
– Пушкин, опять паясничаешь? Ладно бы пятёрки были, но ты же плаваешь.
– Куда ж нам плыть… – говорит Пушкин.
– Дневник, – говорит Тамара Николаевна. – И родители пусть подойдут ко мне в среду.
Звенит звонок, Женька остаётся в классе – она дежурная. Ей надо стереть с доски, но УНЫЛАЯ ПОРА не стирается. Тамара Николаевна проверяет тетради. Женька подходит к ней и говорит:
– Тамара Николаевна, у Пушкина нет математических способностей, он пишет стихи.
– Ну и что, что пишет? Пришёл, значит, надо учиться.
– Если вы поставите ему двойку по математике, его могут выгнать. И это будет позор для нас для всех. Между прочим… – она запнулась – ему памятник стоит возле нашей школы.
– Ладно, – говорит Тамара Николаевна. – Сегодня не поставлю. Но передай своему прекрасному Пушкину, что в другой раз поблажек не будет.
– Спасибо! – говорит она. – Передам.
Женька бежит по пустым и скользким школьным коридорам, заглядывает в классы на всех четырёх этажах. Но Пушкина нигде нет. Вся школа пустая. – И она просыпается.
Свобода
В детстве так было —
Переводила.
Так называлось.
Так начиналось.
В блюдце водички нальёшь —
Ждёшь.
Пальцем потрёшь —
Брешь!
Щель – и оттуда…
Свет!
Начинается!
Плёнка сдвигается —
Приближается
Чудо!
Переходный возраст настиг Женьку в восьмом классе. Накатил так внезапно, что она даже не успела этого осознать. Просто ей надоело.
Надоело, что все смотрят сверху вниз и решают за неё. В экспедиции волжской смотрели как на бабушкину внучку, несколько раз только дали на раскопе кисточкой помахать. И эти дурацкие студенты, которые тут же разбились на парочки, целовались у неё на виду и при каждом удобном случае уединялись в палатке.
Собралась в кои-то веки с Гальванной на биостанцию в Кандалакшу – вместо этого мама купила билеты в «родной Коктебель». Хотела заняться по-настоящему птицами, ездить в экспедиции, писать картины… И тут как раз Наталья Ильинична (англичанка) провела с мамой «серьёзную» беседу о том, что «языковой» девочке нельзя отвлекаться, а надо целеустремлённо готовиться к поступлению в ИнЯз.
Тогда Женька взбунтовалась: перестала делать домашние задания по английскому и злорадно смотрела, как дорогая Наталья Ильинична недрогнувшей, в перстнях и маникюре рукой выставляет ей жирные двойки – вначале только в дневник, потом, за контрольные, в журнал. Два раза побывала в кабинете директора. Дома хлопала перед носом у родителей дверью, убегала «на гаражи», приходила в разодранной в клочья новой малиновой куртке.
А среди года её ждал главный удар. Съездив на зимние каникулы к Верику, Женька узнала от неё, что N – женился!
Если подумать, это было абсолютно логично. Когда они познакомились летом у Верика на даче, Женьке было четырнадцать, N – двадцать один. Она сидела с ободранными коленками на дереве, а он приехал на велосипеде из Москвы.
Потом, в Москве, они ходили в кино, гуляли по Гоголевскому. Она как дура показала ему свой детский сад, располагавшийся там в старинном особняке, и четырёх каменных львов возле Гоголя (один из них был её собственный, самый любимый).
Женьке показалось, что она перестала существовать, что остановилась и превратилась в скалу, которую омывают бессмысленные бурливые потоки, несущиеся неизвестно зачем и куда.
«Ухмыляясь, надо мною виснет
Небо – человеконенавистник», —
нацарапала она тогда в своём блокноте. Уродливые каракули! Видела бы Ульяна Пална, когда-то ставившая её тетради в пример.
Что же теперь делать? И «Звуки музыки» она не посмотрит больше никогда, и в «Иллюзионе» ноги её больше не будет. Львы на Гоголевском смотрели грустно и безнадёжно. Казалось, их тоже кто-то предал.
И вдруг жизнь её, болтавшаяся безвольной щепкой в этом водовороте, подпрыгнула на двух острых порогах, перекувырнулась и понеслась дальше – счастливая.
Первое событие случилось в начале весны.
Посреди их двора стоял старый-престарый тополь, под ним – тоже старая – скамейка (когда-то давно на ней играли в «колечкоколечко» и в «краски»). Так вот, с этого самого дерева – упал Артур! Хотел, как обычно, проделать на ветке хитрый акробатический трюк, а сухой сук под ним не выдержал и треснул.
Женька была дома, услышала со двора истошный женский крик, скатилась по перилам и выскочила во двор. Артур лежал возле скамейки на боку, и из уголка рта у него текла кровь. Над ним стояла на коленях тётя Мира, его мать. Потом приехала скорая – и его увезли.
И вот тогда Женьке будто сменили голову. Всё, что в ней бурлило и бунтовало, куда-то исчезло, а осталось только две вещи – жизнь и смерть, отчаянный крик о помощи, неизвестно к кому обращённый, и неотступный вопрос: как он там, как, живой?
Артур поправился, но голова у Женьки была уже какая-то другая.
И тогда произошло ещё одно событие, теперь уже в школе. Ни с того ни с сего из Иняза к ним нагрянули студенты-практиканты, и старшеклассникам предложили записываться на французский факультатив. Женька не размышляла ни минуты и записалась тут же, на перемене.
Практикантов-преподавателей было трое, и учеников после некоторого отсева оказалось столько же. Преподаватели чередовались: то приходила элегантная, словно только что из Парижа, Нина, то чуть менее элегантные Лена и Саша. Эти двое ходили в обнимку и должны были скоро пожениться, но Женьку это почему-то даже не раздражало.
Вся жизнь вдруг приобрела совсем новое, волшебное звучание: звуки перекатывались и переливались, как в горле у весеннего радужного скворца.
На дом им каждый раз выдавался листочек в клетку с написанным аккуратным округлым Нининым почерком французским стихотворением для выучивания наизусть. Внизу был подстрочник.
Быстро скинув в прихожей куртку, Женька вынула из кармана сложенный пополам листок и подошла к окну. Поль Элюар. Liberte. Свобода. Тим был во дворе, родители на работе. Она стала читать вслух – с прекрасными Ниниными интонациями, сладкими паузами, нежно поющими, как ручей на камешках, рифмами.
