Мы проснулись от яркого-яркого солнца. И – о радость! – снег больше не шёл.
Сидеть в доме было уже просто невмоготу. После завтрака дети влезли в свои комбинезоны, я в куртку и все вчетвером (считая Рушу) вышли на свободу. Вышли и зажмурились от света и красоты. Снежное море! Хоть становись дельфином и ныряй в этих белых волнах! Руша так и поступила. А я взяла в прихожей лопату и сказала детям ждать на крыльце, пока не расчищу дорожку.
Мы прошли по дорожке, идущей вдоль дома, и протиснулись в приоткрытую калитку (шире она не открывалась, поскольку снаружи была завалена снегом). Посёлок как будто вымер – совсем никого. Тишина. И прекрасно – и как-то не по себе. Как будто в другом мире оказались.
– Мам, а что, так теперь всегда будет? – спросил Филя. Арс только потрясённо молчал.
Теперь мы поняли, что с прогулкой ничего не получится, потому что вся земля превратилась в огромный сугроб. Не гулять же с лопатой! Филя посбивал варежкой снег с куста шиповника и нашёл-таки себе несколько «ягодок». Пока он их ел, Руша попробовала пройтись по своим делам, но надолго её не хватило, ведь Руша – дельфин не настоящий.
Стоять на одном месте холодно. Пролезаем снова в калитку, движемся по расчищенной дорожке, поравнялись с домом.
– Ой, а Руша-то? – оборачиваемся к калитке. – Не видно.
И тут рядом с нами раздаётся тяжёлое УХ! Поворачиваем головы.
Мама родная! Прямо перед нами на дорожке возвышается снежный курган.
Выше человеческого роста. А из него торчит – крест. Да, крест!
Руша (видно, успела проскочить раньше) стоит за ним вся всклокоченная и истошно лает.
Я посмотрела на крышу. Оттуда съезжал маленький остаток снега. А антенны не было! Она теперь сделалась крестом и торчала из кургана.
– Ух ты, дом! – показывая варежкой на курган, произнёс Филя.
– А в нём кто живёт? – тихо спросил Арс.
Каким-то образом мы всё-таки оказались дома. Это было счастье. Дома! Живые! Арс, Филя, Руша и я.
Что делали потом, не помню. Смотрели на курган – теперь уже из окна, гладили взъерошенную Рушу. Потом позвонил телефон – Петя, из Шереметьева.
– Как вы там?
– Живые! Ты вначале в Москву?
– Я к вам.
– Давай! Только не пугайся – у нас курган перед домом.
– Что-что? Я тебя плохо слышу. Ладно, приеду – разберёмся. Пока!
– Пока.
Дюймовочка
В небе профиль пролетает.
Гром как чайник закипает.
Ёж как молоко свернулся,
И ёж сбежал как молоко.
Дятел красным сушь латает.
Синь размножает аконит.
Сороки райские летают.
В скворечне ласточка живёт!
– Поступила!!! – кричу я через калитку.
Сашка подходит и открывает. Рядом с ней прыгает от радости собака Руша. Но не потому, что Сашка поступила, а потому что я пришла.
– Ну хорошо, – говорит Сашка. – Вообще-то, я так и думала.
– Беги скорей, скажи бабушке!
– А чего бежать-то? Мы куда-то опаздываем?
– По живописи пять, – докладываю я, – по композиции пять, только по рисунку четыре. И задание уже дали на лето: рисовать мелкие предметы, растения, насекомых, чем больше, тем лучше, формат маленький – двадцать на пятнадцать…
– О, я пошла рисовать улитку, – говорит Сашка.
И пока мы с бабой Марой чаёвничаем, смакуя Сашкино поступление в художественный лицей, она сидит на чурбаке и рисует большую виноградную улитку, впавшую в нирвану на стволе старой сосны.
Потом были ключи, ножницы, катушка, старый бабушкин напёрсток, сухой жук, найденный на веранде, паук-крестовик в сарайчике…
– Сашка, скорей, там на бочке сидит большая стрекоза и, кажется, спит! – это зову я.
– Перо от сойки не надо? – это Петя.
– Пуговицы старинные подойдут? – баба Мара.
Дальше пошли грибы. Меня они почти не замечали, шли в основном на Сашку.
– Ты, наверно, в прошлой жизни была грибом, – говорила я.
– Просто лето такое, – оправдывалась она.
Два роскошных белых вырыла в лесу прямо со мхом, а дома посадила под берёзу – как будто так и росли – и нарисовала.
Кот Тихоня тем временем охотился на мышей и крота. Подбирался к белкам. И наконец принёс на веранду задушенного воробья.
– Тут уже ничего не поделаешь, похоронить его надо, – сказал Петя.
– Вначале я его нарисую, – сказала Сашка.
Потом лето кончилось, и Сашка с целой папкой работ отправилась на первый в своей жизни летний просмотр.
– Ну как? – спросила я дома.
– Алексей Евгеньевич Дюймовочкой обзывается.
– Он ещё просто не запомнил всех ваших имён.
– «Дюймовочка улиток разводит!» «В лесу грибы рисовала». «Дюймовочка убила воробья!»
– И что поставил?
– А как ты думаешь, что?
– Пятёрку, что ли?
– Естественно! – скромно потупившись, отвечала Дюймовочка.
– А работы где?
– В фонд забрал.
– Как? И улиток? – возмутилась я.
– Ничего, я их тебе на следующее лето сколько хочешь нарисую.
Но на следующее лето улитки отдыхали, а Сашка укатила с ребятами на пленэр – в Суздаль.
Смехатура
Чёрно-белое кино —
Почему же так смешно?
– Мам, а ты не пишешь про Скелетов? – За столом Арс любит задавать нам разные вопросы.
– Нет, не пишу.
– Ну вот и плохо, хоть какая-то была бы польза!
– Мам, а почему нет такого урока – смехатура?
– А зачем?
– Ну а то не все же умеют смеяться. Некоторые так и ходят хмурые всю жизнь. А так – вот захотелось человеку заплакать, а он взял – и засмеялся.
– Ты думаешь, можно этому научить? – спросила я.
– Конечно. Только надо, чтобы приходили смешные люди и смешили. А потом сами дети тоже. Вот если весь класс засмеялся, значит, пять тебе, молодец. А если все мрачные сидят, значит, два, не справился. То есть, нет! Двойки на смехатуре ставить нельзя. Ну как?
– Прекрасно! – сказала я и…
