На родительском собрании Элеонора извинилась за «заковыристую» задачу.
– Задача полезная. Нестандартный подход к теме, – сказал Филин папа.
Элеонора Степановна повеселела и сказала, что в четверг состоится первое занятие математического кружка.
По такому случаю Филя стал искать обоснование.
Нашёл, и, что удивительно, ему даже понравилось. Кое-что он для себя понял: ноль ведь имеет смысл, отрицательные числа – тоже. Так и отсутствие решения хоть что-то да значит.
На кружок пришли человек шесть. Было ничего, интересно. Он в первый раз сидел рядом с Ленкой Ведерниковой (а на математике приходится сидеть с этой доносчицей Курихиной). Лёнька Якушкин тоже припёрся. Но, просидев минут десять, спросил, можно ли пойти помыть тряпку, и мыл её уже до самого звонка.
Зато он потом важным таким стал: например, если на контрольной задачу решить не мог, то просто писал: «Не имеет решения!»
А Элеонора писала ему на полях: «Имеет! Красивое! Поищи получше!»
Секрет
Вот стекло изумрудное – Лето,
Чтоб на солнце смотреть сколько хочешь,
Не мигая, не щурясь, не жмурясь, —
Вот стекло изумрудное – Лето!
Вот стекло жёлто-красное – Осень,
Чтоб глядеть на дымы и туманы
И на чёрные галочки в небе
И кричать: «Посмотри, как красиво!»
И когда все закончились краски
И глаза как залеплены снегом,
Вынь два стёклышка – Лето и Осень —
Посмотри на мороз и согрейся!
Настало время, когда великая и прекрасная наука археология, по выражению Марьянки, накрылась большим медным тазом. Тогда она, Марьяна Дмитриевна, не растерялась и стала преподавать английский: не зря же школу такую заканчивала!
…Учебный год подходил к концу. Ученички мои уже не отлынивали и не разбегались. Все вдруг как будто стали в строй и вытянулись по стойке «смирно». Среди года у них к инглишу всегда отношение халявное, а вот под конец, когда контрошки и экзамены начинаются, тут все они откуда-то вылезают, как грибы.
Написали мы с ними контрольную (тренировочную), обсудили, пьём чай в перерыве. Окна распахнуты: счастьем каким-то весенним тополиным веет.
Вот думаю – погодка апрельская одна на всех, а ведь у каждого она разная, как та манна небесная – кто её ел, тот ощущал вкус своего самого любимого блюда. На кого-то пахнёт коробочкой из-под гуталина – драгоценной тяжёленькой биткой, без которой в классики не поиграешь, на кого-то кожей футбольного мяча, на другого первой любовью, волшебно-неприкаянной, а кто-то старенький будет просто подставлять лицо свету и жмуриться, как под душем.
Так ушла я в свои мысли, как в запахи весны, и вдруг словно проснулась:
– Марьяна Дмитриевна, а стихи сегодня почитаете?
(Джон, конечно, кто ж ещё…)
– Ну ладно, говорю, тогда вот вам «стих», так и быть, «по заявкам учащихся». И прочла вот это, Женькино:
Во дворе сидят нахохленные
старушки.
Воробьи свистят, как резиновые
игрушки.
И качели скрипят, как двери,
в небо распахнутые.
И «секреты», зарытые в землю,
горят, как яхонты.
Все-то дыры и все-то щели здесь
потайные.
Пролезай, коль пролезешь.
И все-то миры – иные.
Сладкий дым от помойки —
сжечь зиму там было дело!
Горький дым беспризорный —
как быстро всё прогорело…
– А можно вопрос? – это уже лохматый Гриша Корюшкин. – Вот я, например, слушаю вас и не понимаю. Секреты какие-то в земле, да ещё горят, как что-то там… Объяснить не могли бы?
– Да запросто – говорю. – На заре нашей прекрасной юности, а вернее даже, в моём далёком прекрасном детстве, все их делали, эти секреты.
И рассказала про нашу жизнь дворовую. Чтобы сделать секрет, нужно было первым делом достать цветное стекло. Где мы их находили, вот чес-слово, не помню. Откуда-то сами брались: зелёные, тёмно-синие, оранжевые, красные, фиолетовые… Вначале смотришь через него на деревья, на лица, на небо – и удивляешься. Кто-нибудь обязательно подбежит:
– Дай посмотреть! Ух ты! У меня такого ещё не было!
А когда наглядишься, придумываешь секрет! Тут уже обязательно должно быть что-то особенное. Какой-нибудь суперский фантик, цветная фольга, кусочек бархата, старинная пуговица… Кладёшь эту красоту под стёклышко, и она загорается волшебным цветом. Закопаешь, заметку себе сделаешь – и можешь не говорить никому или можешь сказать, но только одному, самому надёжному человеку на свете.
Всю большую середину нашего двора на Гагаринском занимала земля под деревьями. Там ещё шампиньоны росли. И вот ищешь шампиньоны – опаньки! – и наткнёшься вдруг на чей-нибудь секрет. Посмотришь, полюбуешься, снова закопаешь – и как будто не видел ничего.
Или, например, крепко с кем-нибудь подружишься, говоришь:
«Хочешь, секрет покажу?» – и показываешь.
Смотрят на меня мои ученички, и вижу я в глазах у них непонимание, типа «что это она?» Понимаю, что чудесато это всё им и, по большому счёту, фиолетово.
– Правда, что ль? – спрашивает малютка Джон (косая сажень, сорок третий размер ноги).
– Ну а я похожа на вруна? – спрашиваю в ответ.
А он так немного смущённо:
– Ну… стихи читаете…
Тут меня чего-то дёрнуло, и говорю:
– А вы у своих родителей спросите. Вспомнят или нет?
Ну и разъехались все на майские.
И вот что на майских было. Это уже от мамы Толика Заморёных знаю.
Толику этому лет тринадцать. Хороший, между прочим, мальчишка такой. Но чего-то у них в семье не задалось. Все они там у него, не знаю, с какого перепугу, вечно на ушах стояли. Мама прибегала с несчастными глазами, папа уезжал и грозился, что не приедет больше никогда, Толик их не понимал, они его тоже не понимали… Ну маразм, в общем.
Поехали они, значит, на майские на дачку на свою. Там Толик подходит к маме и говорит:
– Мам, хочу тебе секрет показать.
Мама, конечно, ничего не понимает.
– Ну ладно, говорит, давай…
В общем, ведёт он её под антоновку, а там прутик из земли торчит.
– Ну вот, мам, – говорит, – вот здесь копай, только осторожно.
