Ну, мама, конечно, в шоке, берёт совок, начинает копать. Наткнулась, побежала за кисточкой, расчистила, и тут из земли прямо ей в глаза полыхнул – секрет! И через глаза дальше – прямо в сердце!
Откуда только взялся на свете кусок стекла такого неописуемо-синего цвета, такой немыслимо-горящей красоты? А под ним всего-то и было что обыкновенный серебряный фантик с ласточкой.
Как будто взлетела ласточка в зенит, в эту самую синюю синь на свете, и застыла там в своей сверкающей радости. И всё это счастье – во мраке земли. Не чудо ли?
И мама побежала всех звать. Не могла она не поделиться своим секретом со всеми, с кем только можно было поделиться. Бабушка пришла, смотрит: то на секрет, то на маму; то на маму, то на секрет – как будто чего-то не понимает. Папа пришёл, смотрел-смотрел – и обнял маму! Никитична с соседнего участка прибежала:
– Чего так орёшь? Я из-за тебя картошку на плите бросила. Ну что там? Клад, что ли, нашла? Тогда уж давай делись!
– Делюсь, – говорит мама.
– Ну и красотина! – говорит Никитична. – Сколько здесь живу, такого не видела!
Ну и что дальше, спросите вы. А дальше традиция у них, у этих Заморёных, пошла. Поскольку дни рождения у всех весной и летом, стали они на даче друг другу секреты ко дню рождения делать. И так потихоньку-потихоньку жизнь у них как-то сама собой наладилась. Только ласточку ту, самую первую, никому «пересекретить» всё равно не удалось.
– А что у остальных «ученичков»? У Джона, Гриши этого, как его там, у других?
– А ничего. Совсем ничего. Не было, видно, там никаких секретов. Или, может, так хорошо забыли.
Ужасное слово
На острове человек
понимает, что окружён,
понимает, что море сильней,
понимает, что он слабей,
что скоро смоет волной.
Но, вернувшись домой,
чудом сухой и живой,
на кровать-диване,
человек зевает – забывает, что он —
остров тот в океане.
Настало время Арсу подгонять математику. Ужасное слово ЕГЭ, пришедшее в нашу жизнь как будто из русского фольклора (из его топких блат и дремучих лесов), уже нависло над всеми нами.
С лёгкой руки Марины Петровны попал он в ежовые рукавицы Аристарха Робертовича, «преподавателя от Бога».
– Иди, иди, Арсик, он человека из тебя сделает, – убеждала Марина Петровна. – Если б ты знал, скольких безнадёжных он уже вытянул, и не просто вытянул, а на чистую пятёрку!
– А как они его любят, а как он за них болеет, а как они все в лучшие вузы потом поступают! – восхищалась Марина Петровна.
И Арсений, стиснув зубы, пошёл. Вначале Робертыч ему скорее понравился. С порога стал называть его «мужик» и пообещал сделать из него человека. Но на второй раз началось! Две недели учил писать цифры в клетках, как в первом классе, – жесть! Потом начались «белые пятна»: «Мужик! Ты меня убиваешь!», «Слушай, что ты со мной делаешь?», «Пожалей моё сердце!», «В могилу сведёшь!», «Лиана, дай валидол!» и т. д.
Лиана Сергеевна прибегала с валидолом.
– Милочка, сходи в магазин!
– Я уже утром ходила.
– Милочка, сходи в магазин!
Слово «милочка» было обманкой. Обычно после «милочка» начинался крик и воспитание Лианы Сергеевны – пожилой, терпеливой и неповоротливой жены «преподавателя от Бога».
– Мам, мне её жалко, – жаловался Арс. – Ну чего он на неё орёт? А она даже не крикнет никогда.
Очень скоро Арсений стал классно решать задачи «на движение по реке».
– А почему по реке? – тупо спросила я.
– Мам, ну ты что, не понимаешь? Там же течение.
– Ну да, правильно!
И вдруг Арс забастовал:
– Всё, не пойду больше. Не, мам, я в нём разочаровался. Ну чё? Он на меня орёт, что я всё не то, всё не так, в могилу сведу. И на неё орёт, а мне её жалко. Нет, мам, всё!
И две недели не ходил, отговаривался, что простудился.
Вдруг позвонил мне Робертыч и долго-долго воспитывал – что вот из-за таких мамаш все беды и что он снимает с себя всякую ответственность.
– Арс, ради Бога! – взмолилась я. – Он же будет мне теперь каждый день звонить и мамашей называть. Ну пожалуйста!
Арс выдерживал характер в общей сложности месяц. Потом ещё раз стиснул зубы и пошёл. А потом наступил день ЕГЭ.
– Да чего ты, мам? Да я им всё там решу, все их идиотские задачки. Ты, женщина, не бойся.
И решил-таки. На семьдесят баллов.
– Ну вот видишь, а ты на него обижался! Звони скорей!
Звонит Марина Петровна:
– Ох, как я рада! Ну что, Жень, я тебе говорила? Говорила же: все поначалу его боятся, все стонут, зато потом-то как хорошо!
И посыпались из неё истории про Робертыча – какой он удивительный, и гениальный, и поразительный, и спорить с ним абсолютно бесполезно, и обижаться на него нельзя. Через полчаса я с облегчением повесила трубку.
– Ну чего она? – спросил Арс.
– Говорила, какой Робертыч прекрасный.
– Ну да, – сказал Арс, – целый год я с ним возился. Но всё-таки сделал из него человека!
– В смысле? – удивилась я.
– В смысле, хоть немного подобрей стал, ну хоть приличней, что ли…
И, тяжело вздохнув:
– Но только чего мне, мам, это стоило…
Серебряные туфельки
Этот день кладут
Под копирку ночи,
Чтобы новый день
Был таким же точно.
А наутро слышат
Голос синичий:
«Эй ты там! Найди
Миллион отличий!»
Вечер не принёс облегчения. Даже сильный ветер, налетавший на сосны горячими волнами, ничего не мог поделать с этим тяжёлым жаром. Как будто хозяйка дула на горячий суп, перед тем как попробовать, и морщилась, обжигая губы.
Арс одним прыжком очутился на крыльце.
– Мам, на мороженое дашь?
– Как, опять на мороженое? – удивилась я. – Ты ведь вроде…
– Нет.
– Но ведь ты ходил…
– Ну… так получилось.
– Как? Ты уж говори, не отмалчивайся.
– Ну ладно. Короче, там бабушка была одна, старенькая такая, совсем бедная, она с продавщицей разговаривала и хотела ей серебряные туфельки подарить, если та ей мороженое даст.
– Не может быть! Это сказка какая-то.
– Правда. Ну, смотри: продавщица молодая такая, вся из себя, а бабушка ей говорит, ну, типа: «Какая красавица, и платье тебе к лицу…» А потом спрашивает: «Ты серебряные туфельки носишь? Глянь, твой размер. – И вытаскивает из старой сумки – правда серебряные! – А ты мне – вон то, простое, в стаканчике».
