Но тут же, встрянувшая в разговор Марфа, добавила:
– «Да! Всё время он со своим большим достоинством!».
А Платон, сразу поняв, куда клонит народная мудрость, сразу дополнил её мысль:
– «Хоть бы показал его народу… – и, после короткой паузы, добавил – свой вагиноид!».
– «Платон! Опять ты за своё?!» – вновь попыталась усмирить всех Надежда Сергеевна.
Ошибочно оценив эти слова начальницы, как косвенную поддержку, Иван Гаврилович поспешно решил поставить все точки над «и»:
– «Платон! Не забывай, что я всегда вращался в культурной среде!».
– «Ты вращался всегда в очень ограниченной среде, культуролог, ты наш!» – не дал ему развить эту заблудшую мысль Платон.
– «Тебе ещё поискать таких высокопоставленных людей, каких видел я, с кем общался!» – не унимался бахвал.
– «Так это и видно, что ты вращался в культурной среде среди высоких людей! То-то у тебя голова от этого всё время кругом идёт!».
– «И зуб неймёт!» – вдруг очень мудро добавила Марфа Ивановна.
– «Вон, как они с Марфой спелись!?» – подвёл итог, несколько успокоившийся Гудин, интенсивно жуя недостаточно прожаренное мясо своими искусственными зубами.
– «А я вот, как настоящий мужчина, и выпиваю, и мясо ем! И ерунду не говорю!» – гордо, но опрометчиво, добавил он.
– «Ванёк! В твоём возрасте надо не мясо есть и этим кичиться, а больше растительной пищи, или хотя бы мясо птицы!».
Гудин тут же, как всегда не дослушав, возразил.
Тогда Марфа доходчиво углубила мысль Платона:
– «Хотя бы птицы нешиздицы!».
– «Давайте лучше не о птице!» – теперь уже вмешалась в бурную беседу Инна Иосифовна, которой стало стыдно за своих сослуживцев перед другими присутствующими в зале.
Перешли на другие темы. Вспомнили о подруге Алексея Ольге.
– «А он с ней спал, что ли?» – вполголоса допытывалась Марфа у Платона о похождениях Алексея.
– «Да нет! Только дремал!».
На следующий день не пришёл на работу, приболевший от переизбытка съеденной дармовой пищи и плохо прожёванного полусырого мясо, Гудин.
В его отсутствие Марфа дала волю своим чувствам.
Этому способствовало и некоторое затишье в работе. Делать было нечего. Платону невольно пришлось поддержать разговор на не интересную для него тему.
Обсуждая Ивана Гавриловича, он поделился с Марфой своим мнением о политических взглядах Гудина:
– «А он…, ебирал! И, вообще, пион! По-гречески, значит гнилой!».
– «Да он просто говно большое! Мелочный!» – не согласилась Марфа.
– «А говнецо в человеке как раз и проявляется через мелочи в его поведении!» – закончил совместную незатейливую мысль Платон.
– «И хохот у него, знаешь какой?! Гомеопатический!».
– «Гомерический, наверно?!» – уточнил Платон.
– «Да, точно, он!».
Их беседу перебил репортаж из Киева, с Майдана.
Послушав новости, Платон вдруг рассмешил мрачную Марфу возгласом:
– «Превратим Майдан в Майданек!».
Развеселившаяся, она спросила знатока Платона, удивив его:
– «А что это по радиу сейчас сказали про какое-то педеральное собрание?».
После объяснения Платона, Марфа, смеясь, сделала свой вывод:
– «Так это нашего Гаврилыча надо избрать в Педеральное собрание!».
На следующий день появился Гудин, но выглядел он неважно, был какой-то вялый и помятый. К Марфе и Платону заглянул ненадолго.
– «Что-то Гаврилыч сегодня опять какой-то смурной пришёл?! Видать опять Галя ему шиздюлей навешала?!» – довольно достоверно предположила Марфа Ивановна.
– «Наверно?» – вяло и безразлично согласился Платон.
– «Присосался чёрт к бабе-дуре!» – заключила вдруг Мышкина.
Перед обедом появился и Гудин, сразу небрежно и бесцеремонно бросивший Платону:
– «Платон! Сходи в магазин!».
– «Может мне ещё за тебя и твою Галю трахнуть?!» – резко возмутился тот такой наглости нахала.
– «Так ты ж не сможешь! У тебя…» – пытался продолжить оскорбление Платона Гудин.
– «Так она же поможет! Ей ведь не привыкать!» – ловко вывернулся Платон, нанося хаму ответный удар ниже пояса, но выше коленей.
Поняв, что с Платоном трудно состязаться в красноречии даже злословием, покрасневший Гудин быстро удалился.
– «Ох, как же меня достал этот подлец!» – чуть ли не застонал ему вслед Платон.
Марфа Ивановна согласилась с ним. Платон полез в свою сумку и достал блокнот. Полистав его, он показал Марфе стихотворение о Гаврилыче.
Марфа начала читать и тут же покатилась со смеху:
Вот из Галиной, из спальни,
Одноглазый и глухой
Выбегает Гудин Ваня,
И качает головой:
«Ах ты, мерзкая девчонка!
Не далась опять ты мне!
Сморщилась моя мошонка,
И буёк прилип к шизде!
Я не вижу и не слышу.
Что ты шепчешь в темноте?
У меня свернуло крышу,
Заложило уши мне.
Приступ от радикулита
Тазовую часть сковал.
А вот кашель от бронхита…
Чуть в подушку не сблевал.
Только палец мой умелый,
Как проктолог я скажу,
Заменил мой член не смелый.
Как могу его ввожу!
От такого поворота
Галя вдруг пришла в себя.
И под жопу, за ворота,
Прогнала совсем меня!».
Тем Гаврилыч речь закончил,
Раскрасневшийся, в слезах.
Он опять не смог, не кончил.
И остался на бобах!
– «А что значит, на бобах?» – неожиданно для Платона вопросила Марфа Ивановна.
– «Ну, это значит… без всего!».
– «Стало быть, впустую, как нищий?!».
– «Да!».
– «А, кстати о нищих! Около моего метро, в одном и том же месте, каждый день стоит старуха, примерно моего возраста, и всё время просит деньги «Подайте люди добрые на хлебушек!».
И люди ей дают! А я её как-то раз спросила: «Сколько ж ты хлеба жрёшь?!».
Её фразу почти перебил громкий голос Надежды по телефону:
– «Это Надежда Сергеевна! А Вас будет интересовать наш продукт?».
