– «Так и я про тоже! Чуть меньше! Ты же в математике хоть немного понимаешь?! Посуди сама! До… хре́на!».
– «Он, наверно, имел ввиду…» – попытался всё разъяснить премудрый пескарь Гаврилыч.
– «Мало ли, что он имел ввиду! Важно, что он ввёл!» – влез теперь ещё и со своей нижней частью юмора догадливый Алексей.
Совместный хохот коллег несколько разрядил обстановку, и показал всем неуместность использования мата в данный момент.
Оставшись вскоре одни, мужчины принялись обсуждать, уехавшую покупать билеты, начальницу.
Платон, как часто он это практиковал, начал словесную разминку:
– «Курица – не птица!».
Гудин, обрадовавшись знакомой поговорке:
– «Баба – не человек!».
Платон, поправляя всезнающего идиота, увернулся от его тривиальности, невольно напомнив тому православную выставку на ВДНХ:
– «Монашка – не женщина!».
Вклинившийся в их диалог Алексей, тут же всё уточнил, как ему казалось, своим гениальным вопросом ставя в тупик обоих спорщиков:
– «А петух?».
Но тут же, быстро сориентировавшийся Кочет, отбил атаку на себя:
– «А петух – не курица! Тем более – не баба!».
– «А у баб всегда всё ни как у людей: у них то течка, то задержка!» – вмешался опытный врач Гудин.
– «А у многих современных женщин мало дамистости, но много бабистости!» – внёс свою лепту в, начавшееся было, обсуждение слабого пола и Платон.
Гудин продолжил злословие о женщинах, теперь коснувшись внешнего вида Надежды и её одежды.
Тему пришлось невольно поддержать и Платону, так как Иван Гаврилович мастерски втянул коллегу в обсуждение, задев критикой элементы его экстерьера.
– «Вань! А король, он и когда голый – всё равно король! А ёлку, как не наряжай на Новый год – всё равно она останется зелёной из дремучего леса!» – философски заметил Платон о себе и их начальнице.
Гудин от души рассмеялся, а потом высказался:
– «Хорошо хоть Надька тебя не слышит! А то бы она тебе показала, кто, где король!
Вон она как Андрюху своего держит в руках! Иногда мать Надежды даже защищает Андрея от дочери!».
Их обсуждение прервал Алексей.
Он попросил, без дела сидящего, Ивана Гавриловича:
– «Я сейчас уезжаю! Посидишь на телефоне?!».
– «А я не баба, а телефон не кресло гинеколога!» – резко ответил, возмущённый беспардонным указанием, Гудин.
Смутившись от такого отпора, Алексей молча укатил.
А Иван Гаврилович опять пошёл на склад, отоварить что-нибудь.
Выходя оттуда с парой утянутых баночек в пакете, Гудин, имея ввиду доходы по мелочам, привычно заключил, традиционно оправдываясь перед Платоном:
– «Курочка клюёт по зёрнышку!».
– «А ты помнишь, как Марфа на твои такие слова отвечала? Так это курочка…, а ты долбишь, как дятел! Прям, долбоёб, какой-то!».
Гаврилыч, отчитывая Платона за эту оскорбительную для него цитату, не успел закончить свою фразу:
– «… имей ввиду…!» – как уже слегка раздражённый Платон традиционно перебил его:
– «Если буду иметь…, введу!».
Гудин всегда и везде кричал, что он богатый, но был готов удавиться из-за копейки.
Периодически проявлялась и его нечистота на руки.
Так небольшая, красивая, металлическая, резная, старинная ваза, возможно тортница или мороженица, найденная новой уборщицей в ближайшей помойке, очищенная и вымытая ею, была немедленно уведена Гудиным.
Воспользовавшись затишьем в работе, Платон дал почитать Гудину очередную часть своего произведения.
– «Да! Как написано пером – так не вырубишь топором!» – нечаянно многозначительно ответил Гудин по поводу этого сочинения Платона.
Через несколько дней вернулась из Египта Надежда Сергеевна, где была, как она выразилась, в «Шарм Шейхе» вместе с Алёшкой, оздоровляя сына перед последним, выпускным, десятым классом.
Она показала множество фотографий и, в своё время, прочитав «Папирус», рекомендовала Платону всё же посетить историческую родину его доисторических предков, подарив ему картинку «а ля папирус».
Платон с благодарностью принял подарок и вместе с другими сослуживцами с интересом посмотрел красочные фото, обещав подумать.
Во второй половине дня, после нескольких утомительных для него поездок по Москве, к входу в офис ООО «Де-ка» подошёл Иван Гаврилович Гудин. Он нёс долгожданную сдобную булочку, мечтая, наконец, вдоволь напиться чаю и отдохнуть.
Но на улице его перехватила Надежда Сергеевна, видимо пытавшаяся покормить очередную дворовую собаку.
– «Иван Гаврилович! Дайте собаке!» – невозмутимо и беспардонно указала начальница, подразумевая вожделенную булочку Гаврилыча.
– «Так она укусит!?» – не по существу ответил тот, больше переживая за мучное изделие, чем за своё тело.
– «Почему это она Вас укусит, если Вы ей дадите булочку?!».
– «А я думал… по морде!» – восторженно чуть ли не вскричал Гудин, радуясь своей находчивости и неожиданно появившейся возможности поиздеваться над Надеждой, над её чрезмерной любовью к бездомным собакам в ущерб элементарному уважению к своим сотрудникам.
Надежда, не поняв иронию сослуживца, в этот момент восторгалась, катающимся на спине, наверно вшивым псом:
– «Смотрите! Он поворачивает все бо́ки!».
Начальница что-то приказывала кобелю, но тот её совершенно не слушался, делая лишь то, что он считал сейчас нужным. Это злило Надежду Сергеевну. И она перешла уже почти на крик. И это была уже не любовь к собаке, а любовь к… золотому тельцу! – решил тогда Платон.
Он вдруг вспомнил, как в начале весны Надежда обнаружила под окнами их офиса громкое и отчаянное мяуканье. Она позвала Платона, чтобы именно его руками спасти бездомного котёнка. Так и получилось. Платон увидел стройную, маленькую, гладкошёрстную, буровато-полосатой окраски кошечку, которая тут же подошла к нему и, урча, стала ластиться. Он взял котёнка своей ручищей под животик и прижал к своей могучей груди, запахивая полу куртки и пряча за ней гостью в своём добром тепле.
Платон принёс кошечку в своё помещение, поставил ей довольно свободную коробку с мягкой подстилкой, а рядом – блюдечко с водой, из которого та сразу и попила. В углу на картон он положил мятую газету и обрывки бумаги для оправления животным нужды.
