Тут же тему подхватил и Платон:
– «Если поколение наших стариков умело терпеть и смотреть в корень, то теперешнее – только пердеть и сосать его!».
– «Да, да!» – радостно согласился Иван Гаврилович.
– «Я в таких передрягах бывал, и жив остался! Ой! Это значит, я ещё хорошо… обделался!».
Иван Гаврилович часто коверкал пословицы и поговорки. Он говаривал:
– «Нет слуха… без огня! Было бы желание, а член (исполнитель) найдётся!».
Иногда сам Платон дополнял высказывания Гудина, придавая им новый, комичный смысл.
– «Поживём…» – начинал, было, Иван Гаврилович.
– «… посодют!» – неожиданно продолжал его поговорку Платон.
– «Куй железо, пока…» – тривиально начинал, было, доцент.
Но Платон опять неожиданно вставлял своё, перебивая того и теперь уже сам ёрничая:
– «Ваньк! Да нет же! …Уй железный, пока он горячий!».
Но это касалось не только поговорок, но и обыденных изречений.
– «Я на даче спал…, как убитый!» – похвастался летом Гудин.
– «И заметь! Не от горя!» – уточнил Платон.
– «Ну, ладно! Я погнал, пока…».
Но Платон опять не дал ему договорить:
– «… Солнце светит!».
Даже когда они говорили о серьёзном, Платон нет, нет, да и веселил Ивана Гавриловича.
Объясняя что-то важное Платону, Гудин оправдывал трудности:
– «А там камней подводных полно!».
– «А ты плыви по поверхности, а не ныряй!» – подколол его коллега.
Другой раз, чем-то восторгаясь, Гудин расслабился:
– «Да! И ощущаешь себя чеаеком!».
– «И это звучит гордо!» – помог ему Платон полнее почувствовать себя им.
В конечном итоге Платон всё же подкупил «неподкупного» Гудина своим интеллектом, независимостью и добротой.
Периодически Кочет и Гудин совместно ударялись в воспоминания о далёких, детских и московских годах.
После таких воспоминаний они естественно сближались. Платон иногда невольно делился с Иваном и наболевшим и проблемами.
Разговаривая о неиссякаемой хапужьей сущности своей сестры-богомолки Анастасии, Платон рассказывал Ивану, что Настасья Петровна объясняла всё это промыслом божьим.
– «Бог, что, трактирщик, что ли? Всем давать? Он даёт здоровье, чтобы она трудилась!» – очень мудро отреагировал Иван Гаврилович.
– «Экономическую выгоду приобретаешь на время, а здоровье теряешь навсегда!» – изрёк он очередную мудрость.
Другой раз Платон поделился обидой на своего единственного дядьку, не понявшего его душевного порыва, и плюнувшего в его адрес необдуманной критикой его смелой распущенности в присланных тому для забавы стихах.
– «Дело в том, что мой дядька по жизни… ну, ему многого не было дано в жизни. Да и от жизни он сам многого не брал!» – пытался сформулировать мысль Платон.
Гудин непонимающе уставился на коллегу.
– «У него кругозор от глаз до пупа! Ниже нельзя, а выше не может!» – наконец Платон нашёл лаконичное определение.
– «А у тебя?!» – привычно не удержался Иван от подколки.
– «А у меня – от глаз на макушке до самого пола, куда смотрю, потупив взор! Вот какой мой кругозор!» – всё же изящно отбился Платон.
– «Приятно ощущать рядом верное плечо друга! Но ещё приятней – тепло бедра подруги!» – как-то полушутя, полувсерьёз схохмил он.
Проникшись теплом товарища по работе, Иван Гаврилович вскоре спросил того, не отрывая глаз от кроссворда в газете:
– «Платон! Как правильней писать в кроссворде: скапец, скупец, или скопец?» – поинтересовался Гудин, своим вопросом удивляя Платона.
– «Если у него есть…, то скупец! А если нет…, то скопец!» – опять не смог удержаться от ёрничества знаток.
– «Платон! Ну, ты и хитрый!» – непонятно на что намекнул Гудин.
– «Так если ты раскрыл чью-то хитрость, так значит ты хитрожопей его!» – объяснил Платон очевидное и вероятное.
Такая оценка льстила шильнику, и от удовлетворения он заёрзал на месте.
– «Ваньк! Ты весь извертелся! Ну, прям, как эволюта с эвольвентой!».
– «Ну, что такое инвалюта, это всем ясно! А причём здесь её лента?» – выдал вдруг гуманитарий.
Под впечатлением им сказанного, Платон вскоре сочинил стихотворение про Гудина:
«Змей – Гаврилыч»
Привыкший к запаху урины,
И перст, измазавши в говне,
Хоть в мыслях его много тины,
Неравнодушен он ко мне.
А ему в ответ, злодею,
Поэму целую создал.
Так надо Гудину – халдею!
Его и змеем обозвал:
«Змей – Гаврилыч многоглавый
Ползает, но не летает.
В разговорах всегда бравый.
Только людям жить мешает.
Изогнулся «Пёстрой лентой»
В ненависти ко мне лютой.
Может, даже эвольвентой?
Иль, скорее, эволютой!
Он из пасти извергает
Не огонь, а хамство, тупость.
Ими он всех отравляет,
Превращая мудрость в глупость.
Может больше не ужалит?
Не смертельно, не опасно?!
Или вовсе он отвалит?
Ты так думаешь напрасно!
Хоть срубай ему все бошки
За обидные словечки.
Хоть ломай кривые рожки,
Изгибая их в колечки.
Хоть выдёргивай все жала…
Этим дело не поправишь.
Всё равно всё это мало.
Так злодея не исправишь.
Вырастают снова бошки.
Отрастают снова жала.
Как у чёрта растут рожки,
Словно Ёжка их рожала?!
Всё равно в нём столько яда!
Что посыл мой не напрасен.
Удавить бы надо гада,
Но не так уж он опасен.
Кто не знает горлопана?
Его речь ведь ядовита!
И Вы слушаете хама,
Пока совесть не привита.
Вот и вся о нём поэмка.
Он большого не достоин.
Это что, для Вас новинка?
Хоть такого удостоен!».
Я всегда всем готов подтвердить:
До высокого он не дорос.
Любит он всем всегда навредить.
В этом гадов он всех перерос.
И всегда, чтоб себя обелить,
Опираясь на маленький хвост,
Он готов всем повсюду «шиздить»,
Встав на лапы почти во весь рост.
А иногда Платон забрасывал камешки в огород Гудина и без его участия, и без его ведома. Как-то одна посетительница посетовала:
