Иногда Платон, как в душе художник, ловил себя на мысли, что лица его коллег почему-то иногда бывают симпатичны, а они сами, каждый из них, имеют, в общем-то, не такой уж и плохой габитус, но только всегда удивляют его своими «харизмами».
Он думал о своих коллегах, сидя в трамвае, спиной к его боковой стене, соответственно лицом к проходу. Напротив него встала обыкновенная девушка в джинсах. Только Платон успел мельком оглядеть её, в том числе оголённую талию, как его чуткого носа коснулся ещё слабый запах нестиранных женских трусов. Более того, вскоре он почувствовал ещё и тошнотворный запашок её немытого, потного пупка. На его счастье девушка вскоре вышла.
Наверно, ночевала не дома!? – решил знаток проблем молодёжи.
А я своим девушкам всегда давал возможность подмыться! – возгордился он своим былым.
Войдя в здание, и ещё не успев дойти до своего рабочего места, Платон услышал разговор Надежды по телефону. Она рассказывала кому-то о лечении своего колена. Платон, естественно, слышал только обрывки фраз на этом конце повода:
– «Трюмями!».
А после короткой паузы:
– «Он посогинал мою коленку!».
И после очередной короткой паузы:
– «А Лёшка говорит, что по жизни никогда не надо сгинаться!».
Но затем совсем, совершенно загадочное:
– «Не кричи, я слышу! …А-а?».
Платон, кивнув ей через открытую дверь, прошёл к себе, невольно слыша продолжение.
Теперь Надежда перешла на темы отдыха и домашних дел:
– «Следующий раз надо ехать в Курша́вель!».
– «Анта́рес!».
– «А это надо переснять на скайнере!».
– «Наверно старая стала? Ностальгию вспомнила!».
А потом она перешла на советы и рецепты питания:
– «На кончике ножика».
– «Мы загинаемся на количестве».
– «Ты хоть тресни… мне!».
– «Агроменный».
– «Я купила килограмм мандарин».
– «Я нахожусь в катастрофе!».
Платон дальше уже не слышал, удалившись по делам в глубину склада.
Иногда он записывал за своими коллегами их забавные и неправильные высказывания и помещал их в свой роман, дорабатывая там.
Со временем он отшлифовал свой стиль до потери девственности.
Дома он набирал на компьютере текст, распечатывал его и разрывал, ставшие уже не нужными, черновики.
Почти полвека Платон периодически разрывал в клочки свои разные черновые бумажки. И каждый раз лист вначале рвался не пополам, а как-то наискось, примерно на одну треть. И почему так, он не мог понять. Видимо всегда тянул листок как-то криво?!
Вечером Платон попытался прочитать Ксении свои наброски, но та почему-то заартачилась, на что возмущённый автор сразу прореагировал:
– «Ты, когда слушаешь меня, должна слегка приоткрывать рот! А иногда смыкать губы и зубы, чтобы мою мысль ухватить хотя бы за хвост!».
Тут же, с ещё не прошедшим возмущением, Платон вспомнил и о своих хвостатых питомцах.
– «Ну, что, инцестиды?! Тоже стараетесь быть лучше, чем Вы есть на самом деле!».
С этими словами он приласкал пушистых и не очень, сразу оттаяв душой и приободрившись телом.
Платон по утрам здоровался со всеми своими кошками, гладя каждую ото лба к шее. А те умилённо подставляли свои носики в ожидании ласк хозяина, курлыкая ему в ответ что-то своё.
Они подходили все сразу, но давались хозяину в руки по очереди, с каким-то внутренним достоинством, не мешая друг другу.
Все четыре кошки Платона, мать и дети, были дружны между собой.
Но особой взаимной дружбой были замечены Тиша с Соней, старший брат с младшей сестрёнкой-дочкой. Они были неразлучны и на даче, постоянно играя в салочки, под Солнцем отдыхая на пару на крышах сараев. Потому они получили от Платона ещё и прозвища «Отелло и Дездемона», и «Сладкая парочка».
Платона неожиданно осенило. Вот у кого и габитус и харизма, причём в гармонии!
Платон ушёл ужинать на кухню. Но вскоре стук ножа, разрезающего сыр, мгновенно оторвал кошек с мест и занятий. Но тревога оказалась ложной. В этот раз хозяин и сам лично отделался малым кусочком лакомства, объясняя уставленным на него голодными глазкам:
– «Вы переходите в эндшпиль, ещё не разыграв дебют!» – подразумевая, что ещё не вечер, и пора планового ужина ещё не наступила.
Кот понимающе ответил: «Ур!» и с сожалением отвернулся, покидая кухню. За ним поплелась и Сонька.
Остальные две улеглись на диване, жмурясь, словно ухмыляясь на лукавые слова хозяина.
Вскоре на диван прыгнула озорная Сонька, прогоняя с него мать и вовлекая её в свои игры. Обе умчались в прихожую, причём младшая дочка Соня гналась за уже старой матерью Юлей.
Тихон же вернулся на диван и лёг на тёплое местечко рядом с пушистой старшей сестрёнкой Мусей, по привычке принявшись её вылизывать.
– «И что это за кошечки у меня такие?! Честные и правдивые, преданные и надёжные, ласковые и общительные?!» – любовался ими, урчащими, Платон.
– «Хм! Ты с ними изъясняешься на каком-то одним Вам известном языке! Полиглоты Вы наши!» – удивилась Ксения, поглаживая рядом сидящих с нею на диване Юлю и Мусю.
Да! В семье Гавриловых уважали языки, и не только родной.
Генерал и генеральша управлялись с немецким, но могли и кое-что по-английски, особенно Александр Василевич.
Варвара неплохо говорила по-испански, немного хуже по-английски.
Клавдия вообще пошла по этой стезе, став настоящим полиглотом. Она свободно владела английским, французским и испанским, неплохо говорила по-немецки.
И только обленившаяся младшая дочь Ксения выпадала из этого ансамбля, с трудом освоив школьно-институтский и аспирантский английский.
С учётом познаний Платона во французском языке, супруги Кочет по лености к изучению других языков оказались под стать друг другу. Это усердие передалось и их сыну Иннокентию.
А вот самый старший сын Платона от Варвары, Вячеслав, пошёл по стопам матери и тёти, став настоящим «испанцем».
Другие дети Платона, а также сын Варвары и Егора Максим, особо в языках не блистали.
Исключение, наверно, составляли канадцы Клавдии: Кен, Морис и Надин, которые, как минимум, знали английский, французский и русский.
