Испугавшись содеянного, Платон подскочил к своей невольной жертве и резко поднял его, испуганного, за отвороты куртки.
Он испытующе взглянул в удивлённо-испуганные глаза парня, пытаясь понять, нет ли у того сотрясения мозга. Но у того было лишь сотрясение сознания. Извинившись перед ним, Платон усадил несчастного на скамью.
В этот момент вмешалась и многодетная мать, которой только что пел дифирамбы Платон.
Она набросилась на него чуть ли не с кулаками, что-то бормоча по своему, злобно сверкая карими глазами.
Платон этого от неё не ожидал, а напрасно. Может это был её муж, или родственник? Во всяком случае, соплеменник.
А малые народы, в отличие от русских, всегда друг за друга горой.
– «Да отстань ты, чю́ркесска! Береги вон лучше своих детёнышей!» – невольно вырвалось у него оскорбительное.
Та ошалело отшатнулась и отступила назад, боязливо сгребая в охапку своих детёнышей.
С очередным интернационалом и дружбой между народами опять что-то обломилось. Столкнувшись с грубой русской силой, кавказец уже и не помышлял о каких-либо угрозах московскому аборигену. Отряхивая грязь с куртки, он что-то бурчал себе под нос на своём родной языке. Наверно ругал Платона и всех русских, москвичей.
Наконец подошёл трамвай. Садясь в него, Платон искоса наблюдал за своим недавним оппонентом, боясь вероломной мести потомка бывших посланцев гор. Платон сел, а тот встал неподалёку от него, постоянно держа своего обидчика в поле зрения.
Вскоре московский гость направился к выходу, напоследок одаривая Платона недружелюбным взглядом. Однако мудрый и гостеприимный хозяин столицы ответил дружелюбной квази улыбкой с прикладыванием к груди ладони и легкой имитацией поклона в знак искреннего извинения. И это тем было оценено гримасой, слегка искривившей рот, вымученной улыбки, несколько успокоившей бывшего горца.
В апреле Платон, наконец, перебросил по электронной почте первую часть своего произведения в давно ему знакомое издательство «Вагриус».
А предварительно он имел телефонный разговор с их руководителем Алексеем Львовичем Посаняном.
На пространное предложение Платона тот ответил, что их издательство вообще-то печатает только известных авторов, и не рискует с новыми, неизвестными. Однако будучи заинтригованным планируемым объёмом нового автора, он, в порядке исключения, всё-таки решил ознакомиться с текстом произведения Платона, а ему самому обязательно сообщить о своём решении. Прождав обещанный срок и ещё немного, Платон связался с издательством по телефону.
Через несколько дней поисков концов Платон получил по электронной почте ответ: «Издательство рукописи не принимает на рассмотрение». Удивлённый и возмущённый автор бросился к телефону.
– «Как же так?! А чем тогда вообще занимается Ваше издательство, как не изданием произведений?!» – вопрошал возмущённый писатель.
Дежурный секретарь издательства представившись, как Айгуль, объяснила Платону, что это именно она послала ему дежурный ответ.
Надо же! Теперь простые Айгули решают, печатать автора, или нет! – возмутился про себя Платон.
Однако, выслушав объяснение, что Алексей Львович обещал ознакомиться с текстом, она тут же сменила тактику:
– «Ну, это совсем другое дело! Что же Вы сразу об этом не сказали?!».
– «Так Вы не спрашивали!».
Платон опять прождал месяц и стал названивать. Теперь уже вместо Айгуль с ним вела дело Катя.
Через некоторое время новых проволочек он получил от неё ответ, что произведение уже изучено специалистами и сейчас находится у Алексея Львовича. Вскоре состоялся и завершающий телефонный разговор автора с издателем.
На прямой вопрос Платона, будут ли они его печатать, последовал такой же прямой ответ, «Нет!». Тогда графоман уточнил: «Что? Вам оно не понравилось?». На что последовал не совсем понятный, но вселяющий некоторую надежду ответ: «Не совсем!».
Но Платон не унывал. Ведь его об этом предупредили ещё в самом начале, в самом первом телефонном разговоре. Сенсации не произошло! Ведь теперь впереди были хоть и обыденные, но зато летние, тёплые дни.
Вместе с майскими днями начался и дачный сезон. Наработавшись, подуставший Платон возвращался домой на электричке. Была суббота, потому народу было немного. Напротив него села обыкновенная девушка, но с необыкновенно интересным лицом. Немного помаявшись, Платон решился всё же заговорить с нею:
– «Девушка, извините! У Вас такое лицо! Очень интересное! Ну, просто сказочное! Вам бы в кино играть кого-нибудь!».
– «Бабу-ягу что ли?!» – неожиданно ответила та невежливо.
Сконфуженный Платон не нашёлся сразу, что и ответить.
Дома он сразу же сел отдохнуть за компьютер – пообщаться со своими героями. В такие моменты, как в безбрежный океан, Платон глубоко погружался в свою прозу, искренне и с упоеньем общаясь с придуманными им персонажами. Многие из них несли черты характеров его знакомых и близких, эпизоды из жизни которых, становились составной частью его произведения. Платону доставляло особое удовольствие домысливать известные ему события, эпизоды и фразы, доводя их до «потребного уровня».
Иногда на работе, нет, нет, да и заглядывал Иван Гаврилович Гудин через плечо Платона, пытаясь что-нибудь прочесть из новенького. Хотя до этого он неоднократно повторял, что любит читать только полностью готовое произведение.
Ощущая некоторую неловкость от ещё недописанного, Платон невольно оправдывался перед Гудиным:
– «Там много идиоматических выражений!».
– «Да, да! Там много идиотических выражений!» – пытаясь показать себя знатоком и не попав в тему, неожиданно высказался Гудин.
Выслушав объяснение автора на только что сказанное, Гудин по привычке принялся оправдываться:
– «Тебе пятьдесят восемь, а мне шестьдесят пять! Значит я тебя опытнее на семь лет!
– «Так это пи́сать и какать, а в делах ещё неизвестно!» – по существу возразил ему Платон.
Вскоре автор сменил своё домашнее занятие на гараж и автомобиль.
Ещё в конце апреля Платон оформил через знакомых Даниила ОСАГО, и теперь вплотную начал готовиться к очередному годовому техосмотру.
Подсевший за зиму аккумулятор требовал значительного времени для подзарядки.
В ожидании процесса, Платон решил пока набросать хоть небольшое стихотворение. Почти в течение полугода ему ничего не пришло в, без конца занятую прозой, голову.
Но вот, наконец, процесс пошёл.
Он вспомнил давнюю историю в метро, и строчка за строчкой, полилось лирическое стихотворение о, давно некоторыми людьми забытой, человеческой доброте.
Я еду из дома работать опять,
Но мысли мои повернулись вдруг вспять.
Я вспомнил, как как-то, однажды, недавно…
И тут же подумал: то было забавно!
Я ехал с работы домой на метро,
И дрёма закрыла глаза мне давно.
Она разморила не только меня:
Соседку, что слева сидит от плеча.
И каждый боролся с той дрёмой, как мог.
Но всё ж от борьбы той совсем занемог.
От дрёмы склонялась моя голова.
То влево, то вправо валилась она.
Её я на место всегда возвращал.
И сон меня прежний опять посещал.
И вдруг я почувствовал, видно во сне,
Как что-то склоняется явно ко мне.
То женская слева меня голова,
Сморённая дрёмой, к плечу прилегла.
Неловкость лишь временно я ощутил,
И женщине этой я сон подарил.
Я замер на месте, как только лишь смог.
Ведь сон потревожить соседки не мог.
Улыбка задела мои лишь уста.
Свободными были вокруг нас места.
И можно вполне было даже отсесть.
Иль где-нибудь рядом подальше присесть.
Но видно такая дана нам судьба.
Меня испытать вдруг решила она.
И сон мой непрочный куда-то пропал.
Я рыцарем верным себя ощущал.
Сидел неподвижно, и чуть не дыша.
Наверно, картина была хороша?!
Что думали люди, увидевши то?
Кто: баба кадрится, мужик о-го-го!
Кто думал, наверно, всё то про меня.
Кто: дурочка баба – теряет себя!
Но я эти мысли совсем отогнал.
Сидел неподвижно, хотя и не спал.
Глазами закрытыми чувствовал взгляды.
А кожею чувствовал – люди всё ж рады,
Что я не толкаю соседку свою.
Тем более зло на неё не ору.
А только несу неожиданный крест.
Как будто сдаю перед кем-то я тест.
На стойкость, на верность и доброту.
Я что-то вдруг тему поднял здесь не ту.
Экзамен мой вызвал большой интерес:
Мужик может этот всего лишь балбес?
Стесняется бабу он скинуть с плеча.
Подумалось, может кому сгоряча.
Но мысли я эти немедля отмёл,
И сразу какой-то покой я обрёл.
Щекою я кудри её ощутил,
И запах духов от волос уловил.
И вовсе полынью не пахли они.
Почувствовал я ароматы свои.
Забытая нежность вдруг тело пронзила.
И мысль меня тут же одна поразила.
Она доверяет невольно ведь мне.
Раз так вот склонилась к моей голове.
И прежнее чувство проснулось тогда,
Которое мне не забыть никогда.
Как будто держу на руках я ребёнка,
Иль глажу ладонью по шёрстке котёнка.
Себя я поэтом в тот миг ощущал,
И мысли свои, как хотел, продолжал…
И в этих мечтах я зашёл далеко.
Вернуться назад было мне нелегко.
Но вот остановка конечная наша.
Что думаешь делать с попутчицей, Тоша?
Я быстро тогда оценил обстановку,
И тут применил я такую уловку.
Я в сторону двинул немного плечо,
Которое всё же слегка затекло.
Соседка проснулась – как не было сна.
Не обернувшись, на выход пошла.
Я даже не видел лица незнакомки,
А лишь на затылке заметил заколки.
Мне было приятно ей сделать добро!
Наверно я это не делал давно?
Но, в отличие от стихотворения, аккумулятор уже на следующий день не давал нужной мощности, и приходилось всё начинать сначала.
