Платон спросил у Гудина, как доехать до этой стоматологической поликлиники. А тот, скорее нарочно, из-за зависти, показал чёрте куда. Платона возмутила такая «компетентность». А тот скатился до элементарной подлости:
– «Да отшебись ты от меня со своими детскими проблемами. Мне не до тебя. Здесь у нас другие проблемы, побольше твоих!».
– «А ты от меня – со своими стариковскими!».
– «Отстань, зануда!».
По выходным Платон ещё ездил на дачу, готовил дом и участок к зиме.
В последние озимые дни он успел не только убрать последствия урожая, но и подготовить грядки к новому сезону, законсервировать садовую мебель и инвентарь.
Сделанное из всего им запланированного, успокоило дачника до весны, до следующего сезона.
В стране наступала пора политической активности. Впереди были Думские выборы. В электричках всё чаще и чаще слышались разговоры о политике. В одну из таких полемик невольно влез со своим комментарием и острый на язык. По поводу преимущества нашего современного кинематографа над западным, Платон подсказал трём беседовавшим пожилым дамам, вызвав их неподдельный смех:
– «Да и герои западных фильмов то самосудчики, то камасутрщики!».
Постепенно разговор стал более политизированным. В него вступила и тяжёлая идеологическая артиллерия. Сидевший через проход от Платона и дам дед с лёгкой иронической улыбкой начал первым. Как мудрый главнокомандующий, он ударил встык частей вражеских войск, то бишь разговора, прорвал оборону, то есть органично поменял тему, и устремился на оперативный простор мысли в тыл интеллекта воображаемого неприятеля:
– «Советская власть, или «Власть Советов» – это когда весь народ выбирает в «Советы» своих, заранее подобранных чиновниками представителей, возможно и лучших. И они им, народом, якобы, управляют! Хотя на деле управляют сами те же чиновники!
А демократия – это уже власть, якобы, всего народа, или просто большинства из проголосовавших! Но, как известно, если нечто принадлежит всем, то фактически – никому! А на деле – одному, или нескольким лидерам, которые осуществляют свою личную, групповую власть над всем оставшимся народом уже своими чиновниками, прикрываясь лишь лозунгами демократии!».
Платон кивком головы дал знак о своём согласии, и в полудрёме от наконец навалившейся усталости, закрыл глаза.
На следующий вечер он, довольный успешным завершением очередного дачного сезона, прошёлся по торговым точкам ближайших окрестностей.
Это была та часть вечера, когда посетители театров, ресторанов, кафе и баров уже прочно заняли свои места, и лишь запоздалые прохожие, в основном шастающие по магазинам, и трудоголики, едущие домой с работы, составляли основную часть вечернего населения столицы.
Это было время, когда одинокие женщины выгуливали собак, а кавалеры – дам, когда никто уже никуда не спешил.
Ибо трудоголики уже достигли своих домов, а алкоголики – своих подворотен.
Платон шёл и записывал, набегающие будто бы ниоткуда, впечатления. Как настоящий художник – мастер слова, он несколькими мазками, вернее словами, описал окружавшую его обстановку. И освобождая место следующей мысли, он тут же судорожно записывал предыдущую.
Уже дома, поздним вечером и ранней ночью, когда его, тоже припозднившиеся, домашние уже улеглись и забылись первым сном, Платон сел на кухне в уединении и стал обрабатывать записанное за день.
Затем он стал записывать и новые строчки. Строка за строкой – время пролетело незаметно. Завершил надолго за полночь, уже после двух часов ночи, только тут почувствовав нестерпимое желание сна.
– «Пора мне заканчивать с такими ночными… бздениями!» – пошутил он про себя.
Но перед сном он заново перечитал, написанное опять Татьяне, но на этот раз прощальное стихотворение:
А при третьей встрече нашей,
Проходившей при жене,
Ты мне показалась краше.
Я заметил вдруг себе.
Золотистый, как берилла,
Цвет твоих льняных волос.
Ты меня тем поразила,
Как букетом спелых роз.
А глаза, что с поволокой,
Чистый, ясный, нежный взор,
Будто из мечты далёкой
Сердцу моему укор.
Хоть и сердцу не прикажешь,
Прикажу я всё ж ему.
Вдруг ты «Да!» когда-то скажешь.
Ведь от счастья я умру.
Не умру, конечно, к слову.
Я от счастья расцвету,
Подчиняясь души зову.
Я поэму напишу.
Напишу про вольный ветер.
У меня он в голове.
Как тебя тогда приветил.
Как я всю прижал к себе.
Это действо роковое,
Шутку добрую сыграв,
Чувство вызвало такое…
И меня тем обыграв.
Я растаял, словно льдина,
Даже северный торос.
Засосало, как трясина.
До любви я всё ж дорос.
И сидит она во мне всём,
А не только в голове.
Проявляется всегда днём,
И несёт заботы мне.
Как теперь с женой общаться?
О чём мне с нею говорить?
Давно пытался докричаться…
Не суждено такому быть.
Даже «Белою берёзой»
Я жену не удивил.
Меньше, чем простой мимозой,
Что когда-то ей дарил.
Ну, да ладно, бог ведь с нею!
И она мной не судима.
От тебя теперь я млею.
Но та страсть преодолима.
Мне пора себя брать в руки.
В руки взять своё перо.
Заглушить им сердца звуки,
Пока работает оно.
А тебе, Танюшка, в жизни
Пожелать любви, добра!
Пользу принести Отчизне!
Счастья, и семьи тепла!
Чтоб желанья исполнялись,
Делать добрые дела.
Планы чтобы все свершались,
И… проститься нам пора!
Начался ноябрь.
В один из вечеров после работы Платон отправился за редким лекарством на «Первомайскую». Получив относительный дефицит, он в прекрасном расположении духа ожидал свой автобус.
Но его внимание привлёк молодой кавказец, вальяжно разговаривавший по мобильнику, очевидно с соблазняемой им девушкой.
– «Тебе мама это велела, или как?!» – невольно услышал Платон обрывок разговора.
И пока тот слушал ответ, Платон не выдержал и вслух для окружающих пояснил:
– «И как, тоже!».
Кто слышал – рассмеялись. Тогда насмешник вспомнил почти только что состоявшийся его разговор в аптеке с таким же пожилым представителем технической интеллигенции. Тогда его реплика по поводу Зурабова – умелого потоководца, вызвала просто неописуемый восторг у собеседника.
