Однажды поздней осенью, отъезжая на трамвае от метро «Новокузнецкая», Платон вовремя заметил тех же контролёров, и, купив билет, немного поиздевался над своим уже знакомым молдаванином. Когда тот, не узнав Платона, попросил показать билет, Платон, чувствуя за собой силу и справедливость, попросил того сначала показать своё. На ходу, в потёртом удостоверении контролёра, он успел только бегло прочитать неотчётливую фамилию – Мосейбук.
Надо же? Опять наверняка пришлый до Москвы! Ну и развелось их здесь, халявщиков! – подытожил довольный Платон.
Время шло, залечивая душевные травмы. Особенно этому способствовала новая работа и эмоции получаемые на ней.
На очередных дневных производственных вечеринках, проходивших с небольшим временным интервалом всего в несколько дней, виновниками торжества оказались Иван Гаврилович Гудин и Инна Иосифовна Торопова.
И если на дне рождения начальницы накрывать стол помогали Марфа и Платон, то теперь, в основном, это делали сами составители стола.
Платона сразу покоробило отсутствие у них какого-либо вкуса в сервировке. Пришлось вмешаться самым решительным образом, что было сразу оценено присутствующими, особенно любительницей и почитательницей красоты и изысканности Инной, публично высказавшей Платону подобающие комплименты.
На шестидесятилетний юбилей Ивана Гавриловича Гудина коллектив собрался в расширенном составе. Пришли ещё и сотрудники-коллеги из основного здания института.
Для празднования юбилея Гудина выделили специальный кабинет для руководства – своего рода малый банкетный зал на втором этаже здания.
С этих пор, периодически в их коллектив и стала как-то незаметно и естественно вливаться комендант здания Нона Петровна Барсукова (до замужества Приходько).
Это была уроженка казачьего края – брюнетка лет пятидесяти, которые ей было затруднительно и дать-то.
Когда-то она была очень красива, фигуриста, шикарна и даже фундаментальна. Но с годами она несколько растеряла былые формы и форму, но всё ещё сохраняя сексуальную привлекательность.
Недаром многие мужчины, особенно крупного и крепкого телосложения, посещавшие здание медицинского центра и общавшиеся с, внешне немного похожей на Мэрилин Монро, Ноной, мечтали с удовольствием и наслаждением предаться с нею любовным утехам.
Но и не только они, а и более субтильные мужчины также были бы не прочь окунуться в её заманчивые формы и ощутить все её прелести.
Из всего коллектива ООО «Де-ка» Нона Петровна поначалу больше дружила с Инной Иосифовной.
Они дружили не так, как дружат красивые, зрелые, интеллигентные женщины средних лет, не обременённые взаимными обязательствами и личными интересами. Они дружили, как дружат красивая женщина, не знающая, что она королева, с некрасивой, как раз считающей себя оной.
Но совершенно по-другому дружили Надежда Сергеевна и Инна Иосифовна.
Платону часто приходилось слышать, поначалу шокирующее не только его, но и изредка приходящих к ним посетителей, слишком панибратское, дружеское и даже излишне любовное, если только не лицемерное, их взаимное обращение друг к другу, как «Инусик» и «Надюсик».
Внешне можно было подумать, что здесь царят мир, дружба, порядок, взаимоуважение и любовь.
Однако на деле всё было не так просто. Оказывается ещё до прихода Платона, внутри этого коллектива медленно и верно зрел конфликт между Инной и остальными сотрудниками.
Первые, слабозаметные признаки этого начали тускло проявляться ещё со дня рождения Инны, а затем и других.
Во время таких мероприятий Платона больше всего поражали довольно дорогие ежегодные подарки, которые в советское время дарили работникам только на большие юбилеи или при уходе на пенсию.
Очевидно, изменились времена, нравы и возможности.
Но изменились не только они, а и культура поведения и общения, приняв в себя больше пошлости и развязности.
Именно почувствовав это во время празднования дня рождения Инны, Платон, чтобы несколько разрядить обстановку был вынужден выйти из-за стола, якобы, по нужде.
Этим он предоставил возможность Инне, задавшей уже изрядно выпившим коллегам вопрос о вышедшем на минутку из комнаты Платоне, перевести разговор на его персону:
– «И почему ему всегда удаётся уговорить женщин? По всем вопросам! Почему он пользуется неизменным успехом у них?».
Марфа, совершенно без задней мысли, желая показать свою мудрость и осведомлённость, непринуждённо ответила:
– «А потому, что у него есть волшебная палочка!».
– «А! попиралочка!» – уточнила всегда догадливая Инна, переводя разговор во фривольную плоскость.
– «Щаз!» – почему-то раздражённо отреагировала Марфа.
Тут же эту половую тему подхватил Иван Гаврилович, предложив соответствующий давно затёртый тост.
Поддатая Марфа, в ответ на этот похабный призыв уже сильно захмелевшего Гудина: «Выпьем за счастье тех ворот, откуда вышел весь народ!», не злобно, но с ехидцей, спросила, невольно повторяясь:
– «Гаврилыч! А ты сам-то, из каких ворот вышел? Какое всё-таки твоё гинекологическое дерево?».
Уже вернувшийся на место Платон, удивившийся повтору, тут же органично подключился к общей теме:
– «Марф! Память у тебя прям девичья! Как у той, которая после дефлорации спросила: «Я девушка?».
Марфа задумалась непонятно на что, тут же не стесняясь вопрошая:
– «А что такое дефлорация?».
Платон, теперь уже смеясь, разъяснил старухе:
– «Ну, это, когда девственности лишают!».
Понятливая Марфа тут же поправила слишком заумного коллегу:
– «Ну, да! Это когда целку ломают!».
Платону, опешившему от такой её откровенной бесцеремонности, осталось только поддакнуть Марфе.
Вообще говоря, Марфа Ивановна, в той или иной мере, никого по работе не любила и не уважала. И было, за что. И каждого – за своё.
Поэтому общение с Платоном, их совместное зубоскаление, было для неё своего рода психотерапией.
Одно время у Марфы и с Платоном тоже сложились сложные, натянутые отношения.
Видя в нём конкурента, опасаясь его, она невольно ревновала коллегу к безусловным успехам в работе, к быстро заработанному авторитету среди сотрудников и посетителей, была недовольна его советами и, в конце концов, сорвалась на нудное его подкалывание, граничащее с простым хамством.
Когда Платону надоели Марфины наскоки, он возвёл своё отношение к ней в матерную степень.
Не ожидая такого от, как она считала, паршивого интеллигентишки, Марфа поначалу даже потеряла дар речи, а потом уже и вовсе прослезилась от обиды. Старуха поплакала над своим разбитым хамством, но постепенно успокоилась, затихнув, как мышка, спрятавшись в свою психологическую норку.
