Это вызвало удивление у всех мужчин, включая Платона, и понимающее переглядывание между женщинами.
– «Что-то я не понял, а при чём здесь она?!» – искренне недоумевал Платон, решительно отставляя в сторону рюмку.
– «Хм! Так это ж твоя зазноба!» – начала Марфа атаку.
– «С чего ты взяла? Если я когда-то сказал тебе про неё, что она породистая, то это вовсе не означает, что она моя…, как ты выразилась? Зазноба!? Знаешь, сколько кругом всего и всякого породистого…?».
– «А нам Марфа сказала, что Ольга Борисовна… тебе понравилась!» – немного смягчая акцент, первой не выдержала Инна, невольно выдав всех заговорщиц своей ехидной улыбочкой.
Тут только до Платона дошёл истинный смысл ненужно подробной информации об этой Ольге Борисовне, когда-то, и непонятно зачем-то, выданной ему Надеждой Сергеевной.
– «А, вот почему ты мне про неё все уши прожужжала!» – поставил он точку, обращаясь теперь уже к Надежде.
– «Ну, ладно, женщина хорошая. Почему бы действительно за неё не выпить!?» – громогласно поддержал Гудин тихо высказанное предложение находчивого по женской части Алексея.
– «Ну, Вы пейте, а я не буду!» – будто бы обиженно, но спокойно, сказал Платон, не любящий когда ему что-то или тем более кого-то навязывают.
– «Что! Не дала ещё?! А ведь она баба ёбкая!» – под всеобщий хохот задиристо пропищала искушённая зелёным змием Марфа Ивановна.
Выждав короткую паузу всеобщего ликования, выдержанный Платон мудро и поучительно заметил не по делу развеселившимся коллегам:
– «Так, когда даст, чего ж тогда пить-то!» – тем самым, вызвав новый прилив смеха.
– «А! Вот ты потому и не пьёшь!» – быстро сориентировался шустрый Алёша, совсем загоняя коллег от смеха под стол.
После окончания пиршества все стали расходиться, оставив Платона с Марфой убирать со стола и мыть посуду.
Задержался и перебравший Гудин.
От жадности и неприязни к Платону он в этот вечер просто опился.
Пересев на место Инны Иосифовны в торец стола, чтобы не мешать Марфе Ивановне убирать грязную посуду, и облокотившись на его край, Иван Гаврилович тут же ощутил рукавами своего дорогого пиджака всю пакость, оставшегося после Тороповой свинарника.
– «Ну, Инка и свинья! Так нагадить!?» – громко завопил он.
Уйдя курить на улицу, чтобы, не дай бог, его не попросили помочь, Иван вернулся не скоро, и тут же начал подбивать Платона на мелкую кражу – прихватить в качестве подарка баночку их биодобавки.
Но Платон упирался:
– «Как это я возьму без разрешения Надежды? Ты, что?!».
– «А так, молча! Кого это… имеет значение?!» – не унимался Гудин.
– «Она, вон, раздаривает направо и налево, кому ни попадя!» – дуболомно оправдывал он свою позицию.
– «Ну, и что?! Мне моё воспитание не позволяет брать чужое без спросу!» – не уступал Платон.
– «Какое к чёрту воспитание?!» – возмутился Гудин.
– «А такое… конечно не номенклатурное!» – чуть раздражаясь на непонятливого дурака, слегка задел Гудина Платон.
– «Быть у воды и не напиться?!» – выдал Иван Гаврилович, давно призабытый народный фольклор, видимо им хоть как-то оправдывая своё прошлое воровство.
Всё-таки испытывая некоторое неудобство от своего разоблачения, Гудин решил взять себе хотя бы бракованную банку.
Повертев её в руках и обнаружив щель – брак при закатке, он участливо обратился к Платону с наивно-глупым вопросом:
– «А в эту щёлку воздух не попадёт?».
– «А это как закачивать будешь!» – подколол Платон злоумышленника.
– «В целку то?!» – пошло сострила опьяневшая Марфа.
После этих слов Гудин слегка пошатнулся и сел.
– «Всё! Я в отрубях!» – отрешённо почти прошептал он.
– «Сблевал, что ли?!» – вдруг зло и бодро взвизгнула, приходящая в себя Марфа Ивановна.
– «Пойду, посижу немного в кабинете на диване!» – совсем упавшим голосом сообщил Гудин, покачиваясь, выходя в коридор и придерживаясь руками за дверной косяк.
– «Я смотрю, ты сегодня опять Гаврилычу толком и не ответил! Сказал бы…» – вступила Марфа в роли болельщицы именинника.
– «Марф! Ну, только не сегодня! И вообще, что толку ему говорить, если он слышит только себя?! Я лучше про него скажу тебе, и мы вместе поржём! Ему от этого будет даже более неприятно!»
– «Ну, ты, какой-то… незлопамятный что ли?! Всё всем прощаешь!».
– «Да! Я стараюсь помнить только хорошее! Зачем вспоминать плохое и отравлять себе жизнь?! А насчёт прощения… чего с него, сирого и убогого взять-то?! Как говориться, бог простит…, если захочет!».
Дабы потом не иметь угрызений совести, Платону пришлось проводить своего постоянного vis-à-vis по пререканиям и шуткам до метро, к тому же им было по-пути.
Так весело и непринуждённо был отмечен юбилей Платона на работе.
Но вот подошло воскресенье 19 января 2004 года.
Ещё накануне утром Платон со своим семейством прибыл на квартиру Варвары и Егора, где началась интенсивная подготовка к торжеству.
После утренних и полуденных закупок всего необходимого всем большим семейством, женщины, конечно, оккупировали кухню для подготовки всяческих яств, а свояки, как обычно, засели в генеральском кабинете для душевной беседы и тренировки организмов к завтрашним перегрузкам.
К этому времени Егор, измождённый пошатнувшимся здоровьем, почти бросил пить и курить. Но сейчас было совсем другое, можно было себе позволить разок по-маленькой.
Платон очень соскучился по общению с Егором – этим уникальным юмористом и просто хохмачом. Их всегда взаимно тянуло друг к другу, несмотря на многие различия. Видимо сказывались близость и родство их душ.
По инерции включили телевизор. Но вскоре навязчивая реклама вывела хозяина дома из себя.
Невольно прослушав достоинства стирального порошка «Ваниш», Егор, нажимая кнопку пульта дистанционного управления и убирая звук, задумчиво изрёк:
– «Да! Ваниш, хрен обманешь!».
Внезапно зачем-то вошедшая в кабинет Ксения, увидев по молчащему телевизору продолжение рекламной паузы, и поняв отношение к ней близких мужчин, добавила перцу в обсуждение, у всех навязшего на зубах народного вопроса:
– «Современная реклама – это сплошная ротожопия и Вау-мышление!».
– «Человеку обычно свойственно придумывать и говорить различные глупости и самому же в них верить!» – философски дополнил муж.
