Всё пошло как-то сикось-накось!
Видимо недаром Новый век начался с понедельника!
Глава 6. Городские «страдания»
После окончания новогодних, зимних каникул школьников и взрослых: à la «nouveau riche.ru» и иже с ними, учившихся прожигать легко нажитые ими на физическом и культурном разграблении страны деньги в своих Куршевелях, а также после отмеченных дней рождений Козерогов – Надежды и Платона, коллектив ООО «Де-ка» плавно втянулся в повседневную, планомерную работу.
В промежутки от бесконечного трёпа Инны по служебному телефону со своими родственниками, подружками и знакомыми, Надежда обзванивала проснувшихся смежников с предложением им товара. Алексей, в паузы набора на компьютере сопроводительных документов, отвозил на своей «Волге» некоторым потребителям коробки с их заказами. Платон фасовал и закатывал сыпучие биодобавки в банки, на которые Марфа Ивановна наклеивала этикетки.
И только один курьер – дед на побегушках – доцент Иван Гаврилович Гудин, не имевший стационарного рабочего места, шатался без дела, периодически отвлекая от работы то одного, то другого сотрудника, заходя даже в другие подразделения медицинского центра. Его до безобразия громкий голос можно было слышать то в одном, то в другом месте, безошибочно точно пеленгуя местопребывания шатуна.
Наконец Гудин зашёл и к Платону с Марфой.
– «Гаврилыч! Ну что ты всё мечешься? Туда – сюда, туда – сюда! Как меченосец, прям! Там посплетничал, теперь сюда пришёл пошиздить?!» – не удержалась Марфа Ивановна.
Её возмущение вмиг выдуло Гудина за дверь.
Однако вскоре он появился вновь и сразу прошёл в цех к Платону. И тут Ивана Гавриловича сначала понесло.
– «Мы последние из когорты учёных!» – чуть ли не бил он себя кулаком в хилую грудь, слюняво делясь с Платоном институтскими новостями.
А старик распалялся недаром. Он тут же стянул готовую банку, нелепо оправдываясь перед Платоном:
– «Всё для народа!».
– «И всё от народа!» – расставил точки над его лицемерным «и» Платон.
Желая как-то замять и сгладить создавшуюся неловкость, Гудин перевёл разговор на дачные дела.
– «Скоро на дачу!».
– «Да! В этом году хочу раньше выехать!» – невольно опрометчиво подхватил любимую тему Платон.
– «Моя Галина тоже всё рвётся на дачу. А твоя Ксения, наверно не очень?».
– «Ну, почему? Она тоже дачу любит!».
– «Но не так! Моя сама сажает, и поливает, и полет!» – пытался удержать первенство Иван Гаврилович.
– «А моя нет! Тоже всё посадит, но дальше я сам!».
– «А говоришь, Ксения любит дачу! Это не любовь…» – добивал Гудин Платона.
– «…а только кажется!» – шутливо увернулся тот, тут же переводя разговор непосредственно на весенние посадки.
Гудин теперь стал расспрашивать коллегу-садовода о них.
– «А когда можно уже сажать?» – задал он вполне безобидный вопрос. Но неотстающий от замятой темы Платон, быстро нашёлся:
– «Да сразу, после решения суда!».
– «Ха-ха-ха! Ну, ладно, пойдём поссым и за работу!» – подвёл естественный итог словоблудию Иван Гаврилович.
Но не тут-то было. Видимо уже мысленно, или внутренне, готовясь к предстоящей процедуре, он допустил непростительную для представителя когорты ошибку, и его на этот раз пронесло.
Иван Гаврилович, замаскировавшись шумом работающего станка, вдруг не удержался, и неожиданно баритоном испортил воздух.
Видно, а точнее слышно, так дало о себе знать его недавнее, чрезмерное, праздничное застолье.
– «Грубо!» – отреагировал, стоявший поблизости за станком, Платон.
Стесняясь своей секундной слабости, Иван Гаврилович попытался обратить дело в шутку, но не получилось.
Неожиданная повторная оплошность прозвучала хоть и тоньше, но была практически копией первой.
– «Всё равно, грубо!» – не унимался знаток.
– «Старайся быть тоньше!» – дополняя им же сказанное, снова съязвил Платон.
– «А я и старался тоньше, но что-то не получилось!» – попытался добродушно оправдаться злодей.
Тут же чуткий слух, сидящей за стеной и закрытой дверью, Марфы Ивановны, настроенный на нужный диапазон, всё же уловил донёсшийся до неё тревожный сигнал. Даже сквозь стук банок до её правого уха долетел отчётливый звук, характерный для человека, распустившего свои ягодицы.
Гудин тут же быстро, как шкодливый кот, проскочил мимо оцепеневшей Мышкиной за дверь, и скрылся за угол, в туалет.
Видимо желая окончательно разоблачить злоумышленника, Марфа Ивановна вошла в цех к Платону и подбила итог:
– «Какой-то здесь воздух… спёрнутый?!».
После бегства сконфуженного Гаврилыча, оскорблённая его действием, она ударилась в пространные для неё рассуждения:
– «Видать Гаврилыч на праздники обожрался?! Я смотрю, он на халяву любое говно съест?! Он даже вечером готов на работе задержаться, чтобы подъесть объедки с… царского стола!».
– «Да! Он… как шакал на падаль!» – добавил Платон.
Но тут же он проследовал туда же и затем же, что и Иван Гаврилович.
Вскоре они вернулись оба, и шакал сразу напал на… Платона, пытаясь укусить того побольнее:
– «Платон! Ты что-то стал часто по-маленькому ходить! Наверно у тебя простатит? А я вот, редко хожу!».
– «Ваньк! Я даже не знаю, что тебе ответить на твой… экскриментальный вопрос?!» – задумался, было, Платон.
– «Да нет! Нормально хожу, не жалуюсь! А ты редко ходишь, знаешь, почему?» – продолжил он интригу.
Забеспокоившийся Гудин и залюбопытствовавшая Марфа разом напряглись в ожидании каверз со стороны острослова Платона, и не ошиблись в своих ожиданиях:
– «У тебя моча напрямую в мозги всасывается! Ты так можешь заболеть… мочанкой!».
– «У тебя уже наверно началась уриноафлексия?!» – добавил он.
Не всё понявшая Марфа тут же зашлась в гомерическом хохоте, а внезапно покрасневший и не знавший, что ещё ответить мастеру слова Гудин быстро ретировался за дверь, наверно восвояси.
– «Платон! Ну, ты и дал жару!» – на этот раз восторженно реагировала на слова коллеги Марфа Ивановна.
– «Да надоел уже этот дурачок со своим типичным поведением низкого человека! У него слишком больное самолюбие, но нет чувства собственного достоинства!».
– «Погоди, он тебе ещё отомстит… со своим достоинством, злыдень!» – проявила заботу о партнёре сердобольная Марфа.
