Через несколько дней даже Иван Гаврилович высоко оценил обычно привычное, но на этот раз непривычное, мероприятие:
– «Такого прекрасного дня рождения у нас ещё не было!» – наедине как-то поделился он с Надеждой.
И теперь счастливая улыбка не сходила с лица Платона.
У него все последующие дни было прекрасное расположение духа, которое не могли омрачить даже неожиданно нахлынувшие воспоминания.
Он вдруг вспомнил, что до сих пор Настя и Вася так и не нашли тёплые, зимние носки, специально связанные Алевтиной Сергеевной для сына – последнее, сделанное ею для Платона. Анастасия до сих пор так и недоделала для Платона, семь лет назад обещанную Васину бежевую курточку, которую Платон планировал использовать для работ ещё с бежевой Волгой ГАЗ-24, уже давно проданной Ксенией, как хозяйкой, за бесценок.
Но текущие бурные события последнего времени быстро отвлекли Платона от грустных воспоминаний.
После всех празднований юбилея, похода в пенсионный фонд, Платона вдруг поразила какая-то всеохватывающая, внутренняя радость, будто бы от свершения чего-то давно и упорно им ожидаемого, как будто его, наконец, выпустили на волю, чувство ощущения необыкновенной свободы от длительно им выполняемого долга.
Ему показалось, что он теперь может жить, как ему хочется, радостно, а не по грандиозным планам кого-то.
Причём эту радость уже не могли омрачить и поколебать окружающие его мелкие напасти и неприятности.
Лёгкая улыбка теперь не сходила с его лица. Было так, будто бы он теперь узнал что-то, что многие ещё не знают, не ведают, не чувствуют.
Даже лицо его стало ещё более одухотворённым, как будто он знает какую-то великую тайну бытия. У Платона теперь было ощущение, будто он прошёл терминатор, вышел на свет божий из тени земной.
И это был его, зимний терминатор.
В общем, Платон стал совсем взрослым и свободным от долга перед, длительное время его угнетавшим, государством. И совесть его была чиста.
Приятные воспоминания теперь всё чаще одолевали его.
Особенно это часто происходило на работе, где он обычно сидел один и никто не мешал ему погрузиться в ностальгию.
Платон вдруг явственно вспомнил запах своей детской, летней Москвы, запах какого-то предвкушения чего-то. Тогда он явственно и чувственно различал её утренний, дневной и вечерний запахи.
Сейчас же нюхать было нечего. Сейчас ему часто приходилось только слушать, в том числе всякую ерунду и пакость.
– «Ну, вот! Я пролила, а ты наступил!?» – войдя к себе, услышал он от Надежды.
– «Так ты не проливай! И наступать не надо будет!» – ответил он, уже вытирающей тряпкой пол начальнице, всё ещё не теряя прекрасного расположения духа.
Прошло некоторое время, и по хорошему настроению недавнего юбиляра был нанесён привычный удар.
– «Плато-о-он!» – как всегда завизжала Надежда.
– «Иди скорей коробки с улицы разгружать!».
– «Ид-у-у!» – в тон ей ответил подчинённый.
Он поменял белый халат на бывший чёрный, надевая сверху ещё и пиджак. Но той стало невтерпёж, и она снова заголосила:
– «Плато-о-он! Ты где есть то? Иди скорей!».
– «Сейча-а-ас!» – опять ей в тон начал тот.
– «Штаны только надену!» – закончил он язвительно.
– «Он сейчас переоденется, и придёт!» – оправдывалась начальница перед приезжей гостьей на недостаточно быстрое послушание задерживающегося подчинённого.
А тот надел рабочие перчатки и вышел в предбанник. Но оказалось, что коробки уже там разгружены водителем приезжей.
Фу, дура! Вечно визжит, не разобравшись! А тут из-за неё раздеваешься, одеваешься! Сумасшедшая, прям! – про себя возмущался Платон.
Вскоре опять пришёл покупатель. И опять Надежда возопила:
– «Плато-о-он!».
Но тому надоела роль мальчика на побегушках у дурной бабы и он не среагировал.
– «Платон! Иди сюда!» – повторился вопль.
– «А мне и здесь хорошо!» – весело пробурчал себе под нос Платон, но всё же пошёл на зов укротительницы.
Войдя к Надежде, он поздоровался с, поначалу неузнанным им, мужчиной зрелого возраста:
– «Добрый день!».
– «Здравствуй!» – подхватил тот Надеждин тон.
Платон запомнил.
Когда он вернулся в офис с полной коробкой различных биодобавок, гость добавил заказ:
– «Ещё и семени два пакета».
– «Его у нас нет!» – в ответ невоспитанному пошалил Платон.
– «Тогда семян!» – наконец с полуслова понял тот.
Но обучение хама на этом не закончилось. Платон окончательно добил того, вспомнив его и беря реванш у него:
– «А Вы случайно не Мальков?».
– «Да, Мальков!».
– «Оно и видно!».
– «???».
– «То-то, я смотрю, рожа знакомая!» – тихо кончил он под, прыснувший чаем, смешок Алексея.
Возможно от таких периодических заморочек, а может ещё от чего-либо, но у Платона снова стало пошаливать артериальное давление.
Дома у него опять не получилось самому себе померить тонометром давление, на что Ксения раздражённо заметила:
– «Так он специально для дураков сделан!».
Через некоторое время Платон взял реванш у жены. Дождавшись, когда она сама себе померяет давление и пульс, он безобидно и, на первый взгляд даже участливо, спросил:
– «Ну, как? Показал он что-нибудь?».
– «Конечно…» – Ксения хотела было продолжить свой комментарий, но муж в этот раз успел перебить её:
– «Ну, точно! Он для дураков!».
Но, если по серьёзному, настоящие дураки были у Платона на работе.
Утром он подошёл отксерить этикетки на коробки, включил ксерокс и вдруг услышал грубое от Надежды, разговаривающей с кем-то по телефону:
– «Платон, подожди шуметь тут!».
Платон тут же возмутился про себя: Да пошла ты на хрен! Буду я ещё тут тебе по работе что-нибудь ксерить!
Он выключил аппарат и ушёл к себе, бурча под нос так, чтоб слышал только, сидевший вблизи Алексей:
– «Спятила совсем!».
На следующий день Надежда устроила небольшое застолье по поводу окончания её сыном очередной сессии.
С утра она восторженно рассказывала об очередном триумфе своего Алексея, на что Гудин, поначалу делая вид, что слушает, потом твёрдо отмахнулся:
