Очередным рабочим утром трамвая долго не было, и Платон решился пройтись пешком. Самым проблематичным местом его пути был вход на Большой Устьинский мост. Светофоры работали так, что для пешеходов там не было места, нужно было приспосабливаться, что Платон давно и сделал.
Каждый раз он наблюдал поведение разных водителей, со временем сделав необходимые выводы.
Хама за рулём можно, например, определить по доносящейся из открытого окна дверцы его автомобиля громкой музыке. А о самой культуре водителя можно также судить по её репертуару.
Пока он шёл по мосту, невольно смотрел и на небо. Белая пелена облаков на глазах превратилась в серую. И опять, то ли дождь, то ли водяная взвесь, от которой не спасал даже зонтик, ибо она была повсюду в воздухе.
Но к обеду уже прошёл сильный дождь. Так что третья серия бабьего лета срывалась. Но после обеда выглянуло Солнце. И всё снова заговорило о том, что сентябрь вместе с нормальным Бабьим летом в этом году удался.
Во вторник после работы Платон совершил последнюю поездку на дачу за тяжёлым грузом.
Он обратил внимание, что к зелёно-жёлтому цвету всё чаще стал примешиваться жёлто-бурый. Осень набирала красоту и силу.
Уже на платформе накрапывал мелкий дождь, став гуще и чаще уже через полчаса. Так что садоводу пришлось ограничиться лишь делами в доме. Тем временем дождь усилился, и к моменту выхода с дачи Платон понял, что на этот раз без резиновых сапог не обойтись. И оказался прав. Лужи по дороге на станцию оказались непроходимыми. Но его ноги в этот момент остались сухими.
Ещё, чем он был доволен в этот вечер, так это тем, что успел вывезти с дачи все банки с солениями, соками и вареньями. И теперь оставались лишь одни падающие яблоки. Да и высокую дверку шкафа он удачно накануне вывез без дождя.
Надевая халат на работе, и вспоминая всё это, сосредоточившись на застёгивании пуговиц порезанными при удалении панариция и перебинтованными пальцами, он услышал тонкий писк и усмехнулся про себя: опять прижал котёнка!
Часто ранее, когда Платон внутренне напрягался, затаив дыхание, из его груди, откуда-то слева доносился лёгкий, тонкий звук, похожий на писк котёнка, который сидел у него в душе и пищал, когда его прижимала сжавшаяся грудная клетка.
Однако до обеда выглянувшее Солнце напомнило ему о другом, как в прошлый раз, после ночного и утреннего дождя, он приехал на работу в совершено мокрой обуви, и ему пришлось тогда именно благодаря Солнцу несколько подсушить свои кроссовки и носки, поставленные и повешенные им на подоконник и раму окна цеха.
Хоть теперь Солнце светило и во второй половине дня, но всё равно стало уже прохладно.
Приблизился октябрь, когда было уже холодно, но топить кое-где иногда ещё не начинали.
Первого октября погода сначала сохранилась, но в конце рабочего дня снова прошёл дождь.
Да! Бабье лето закончилось, а началась, надеюсь, золотая осень! – решил поэт.
Да! Кончилось Бабье лето, а с ними и бабы! – сокрушённо вздохнул писатель, ведь его либидо давно не подавало свой голос.
Но напрасно он так подумал. Не прошёл он и двухсот метров, как навстречу ему шедшая шикарная девушка: красивая, высокая, стройная, красиво длинноногая в ботфортах, возбудила в нём какие-то чувства, и червячок шевельнулся.
А проснувшийся вдруг рогатенький, добавил своё, подсказав:
– «Надо чаще встречаться!».
А на улице уже отчётливо запахло холодом.
Эдак и до снега может докатиться?! – мелькнула у Платона слишком свежая мысль, до которого и до которой утром докатилась и Надежда.
– «Ты где был?!» – в присутствии вахтёрши Галины Александровны хитро спросила она Платона.
– «Вот!» – показал он кровоточащий через бинт большой палец правой руки.
– «У хирурга был, тот опять резал!» – как-то, чуть ли не торжественно объявил Платон уже о втором, вырезанном у него на пальцах панариции.
– «Ты купи напальчник! У тебя же важная и срочная работа!» – брезгливо-испуганно выпалила начальница.
Платон давно понял, что она боялась крови, тем более, если та попадёт на баночные этикетки. И знаток, ничего не ответив, гордо прошёл на своё рабочее место.
А по утренней холодной и излишне официальной придирке начальницы, он ещё понял, что тут не обошлось и без болтливой Ноны Петровны.
Ноне видимо было не в чем хранить чужие секреты, и она доложила о намерениях Платона уйти от них Надежде. Это теперь стало видно и по её поведению и по отношению к нему.
Но спокойное и обыденное поведение Платона в последующие дни успокоило Надежду Сергеевну.
Со своей установившейся погодой и осень стала обыденной и обыкновенной. И думать о ней поэту хотелось, лишь как: осень, как осень!
Приближались первые октябрьские выходные. Но в субботу, 3 октября, Платону пришлось выйти на авральную работу.
Обеспечив достаточный задел, он в воскресенье уже отбыл на дачу. Там посадил чеснок, обрезал малину, собрал упавшие яблоки, и гружённый ими отборными, как ишак отбыл в обратный путь.
Но по дороге на станцию не выдержала одна из лямок рюкзака. А в вдобавок в метро он, поправляя одну из двух висящих на шее сумок, нечаянно вырвал с мясом кольцо одной из ручек. Так и шёл он до дома: левой рукой поддерживая сзади рюкзак, а правой – одну из сумок, благо от метро было совсем близко.
Ксения удивилась при виде пенсионера-инвалида опорно-двигательной системы, обвешанного набитыми яблоками тремя сумками.
– «Ну, ты и даешь!?» – непонятно с какими эмоциями спросила жена.
– «Да! Килограмм на тридцать принёс!» – гордо ответил муж.
Но в понедельник, 5 октября, Платон пришёл на работу без обычных, годами ранее, яблок.
Поэтому такое обстоятельство, заглянувшая в пустой холодильник, где сиротливо стоял лишь кусочек торта, не съеденный ещё в пятницу Платоном, Надежа Сергеевна вдруг встретила смущённо-раздосадованной своей любимой песней:
– «Чирик, чик-чик! Чирик, чик-чик!».
А яблочек-то нету! – в тон ей, но про себя, злорадно продолжил поэт.
Прям, воробышек, какой-то? Кошек только не хватает! – хищнически добавил писатель.
А его кошки уже адаптировались к городской жизни, обретя спокойную вальяжность, периодически прерываемую неугомонным Тимошей.
Но их отношения с Соней, с некоторых пор ранее постоянно шипевшей на него, постепенно улучшались, особенно во время приёма пищи и прочих естественных сидений и лежаний.
А ведь ранее из квартиры Кочетов не раз доносилось загадочное от Ксении:
– «Тимоша! Перестань безобразничать! Слезь с Сонечки!».
Думая о воробьях, кошках и людях, Платону пришла в голову мысль, что главный-то хищник на Земле не зверь, а человек-охотник! Читай – воин! А добыча – тоже человек, но земледелец, строитель, учитель и прочее! Читай – мирный творец и созидатель!
