Именно желание проводить дома как можно меньше времени побудило меня поучаствовать в программе, которая предназначалась для ознакомления подростков с работой правоохранительных органов. Чтобы стать одним из скаутов, нужно быть старше пятнадцати, иметь средний балл в школе не ниже четырех и обладать высокими моральными качествами. На протяжении трех месяцев каждую субботу нас отвозили на автобусе в полицейскую академию Лос-Анджелеса, где мы осваивали работу полиции с общественностью, уголовный процесс, самооборону, безопасное обращение с оружием, а также проходили физическую подготовку. Все кандидаты носили футболки цвета хаки и темно-зеленые штаны. Конечно, это не совсем то же самое, что быть членом спортивной команды, но все же я носил форму и был частью чего-то большего, чем я сам. Кроме того, было здорово уезжать из Ланкастера на целую субботу. Когда подготовительная программа завершилась, мы все официально стали скаутами и начали участвовать в деятельности местного отделения полиции, работая бок о бок с настоящими полицейскими. Мы занимались патрулированием, разъезжая по району на полицейской машине, отвечали на вызовы, следили за порядком на массовых мероприятиях вроде парадов, футбольных матчей школьной лиги и ежегодных салютов в честь Дня независимости. Нам также доводилось бывать в изоляторе временного содержания, где регистрировали арестованных.
Одним субботним вечером мне поручили работу в отделе регистрации арестованных ланкастерского полицейского участка. Я помогал надзирателю, и мне даже доверили ключ. Я повесил его на пояс и принялся ждать, когда же арестуют всех местных авторитетов преступного мира разом. Я представлял изолятор, набитый преступниками, и себя, стоявшего по другую сторону решетки и державшего в руках ключ от их свободы. Этот ключ придавал мне ощущение власти, однако рядом не было никого, кто стал бы свидетелем моего триумфа.
Я заполнил бесчисленные стопки документов и рапортов, выпил несколько банок колы из автомата, а потом долго сидел без дела, размышляя о том, что порой и работа в полиции может быть скучной. Моя смена уже подходила к концу, как вдруг я услышал звук подъехавшей патрульной машины и увидел полицейского, который вел взъерошенного мужчину в наручниках. Его лица я не разглядел. Говорил он невнятно и явно был нетрезв. Мое сердце забилось в предвкушении. Наконец-то! Вот-вот я засажу преступника за решетку! Патрульный вместе с мужчиной прошел мимо меня. Плечи у того были опущены, он покачивался и спотыкался на ходу. Я достал ключ, зная, что сейчас у арестованного снимут отпечатки пальцев и оформят его, после чего мне нужно будет запереть его в камере. Преступник сел за стол, поднял голову и посмотрел на меня.
Это был мой отец. Он выглядел смущенным, сердитым и очень-очень пьяным. У меня заныло в животе. Я резко развернулся и пошел обратно к картотеке. Мне хотелось сгореть со стыда. Подавая заявление на участие в этой программе, я написал целое сочинение о своих высоких моральных качествах. Что теперь обо мне подумают? Я весьма расплывчато ответил на вопросы, касавшиеся моей семьи, и убедил себя, будто полицейским неизвестно, что я крайне беден и что мой отец – закоренелый алкаш, который нередко бывал за решеткой. Одной из причин, по которым я решил участвовать в программе, было желание доказать, насколько я не похож на свою семью.
Я открыл картотеку и начал бесцельно рассматривать длинные ряды папок внутри. Как бы мне хотелось воспользоваться своим особым ключом, чтобы запереть себя где-нибудь подальше от этого места. Почему, где бы я ни очутился, мне не удавалось сбежать от собственных корней?
На мое плечо легла чья-то ладонь. Обернувшись, увидел своего куратора.
– Сожалею о случившемся, – сказал он.
До меня дошло, что он, должно быть, с самого начала знал о моем отце. Я почувствовал, что краснею, и не смог поднять голову. Плакать я не собирался, просто никак не мог решить, что же теперь делать. Неужели мне придется запереть собственного отца?
– Я поговорил с полицейским, который его задержал. Мы не собираемся предъявлять ему обвинений. Мы подождем, пока он не протрезвеет, а потом отвезем домой.
Я кивнул и пробормотал:
– Спасибо.
Мне хотелось провалиться сквозь землю. Мой куратор все еще стоял рядом, не убрав руку с моего плеча.
– Джим, – произнес он тихо.
Я посмотрел ему в глаза, ожидая увидеть в них осуждение или, что еще хуже, жалость. Но не увидел ни того, ни другого. Я вдруг вспомнил, как Рут однажды сказала: даже если что-то не так, это совершенно не значит, что все не так. Мне часто казалось, что люди осуждают меня из-за отца, из-за нищеты, из-за всего того, чего у меня не было, однако рука полицейского, лежавшая у меня на плече, и его добрый взгляд дали понять, что только я и осуждал себя. Я был бедным. Мой отец был алкоголиком. Но со мной все было в порядке. Если что-то не так, это не значит, что все не так. Со мной все было нормально.
– Да, сэр?
– Ты хочешь уйти домой или закончить смену?
– Я бы хотел закончить.
И стоило мне это сказать, как я понял, что действительно так думаю. У отца был свой путь, у меня – свой.
Полицейский снова посмотрел на меня.
– Знаешь, Джим, мой отец тоже был алкоголиком. Я понимаю, что ты чувствуешь.
Он сжал мое плечо еще раз, после чего повернулся и вышел из кабинета.
* * *
Жизнь взрослых людей, выросших в семьях алкоголиков, зачастую развивается по одному из двух сценариев: они либо сами становятся наркоманами или алкоголиками из-за полученной в детстве психологической травмы в сочетании с плохой наследственностью, либо добиваются колоссальных успехов, поскольку больше всего на свете боятся стать такими же, как родители, и отчаянно стремятся сбежать от своего прошлого. Я принадлежал ко второй группе. Это еще одна причина, по которой я начал помогать в полицейском участке. Мне нравилось ощущать себя избранным – человеком с высокими моральными качествами. Не уверен, пытался ли я убедить в этом всех окружающих или только себя. И, как показал случай с отцом, не всегда мне удавалось предотвратить столкновение двух очень разных миров, в которых я параллельно жил.
Как скаут я помогал комплектовать продуктовые наборы для бедных во время рождественских праздников. В большие плетеные корзины мы складывали консервированную тыкву, белый хлеб для начинки, сладкий картофель, ну и, конечно, отличную крупную индейку. За несколько дней до Рождества полицейские развозили их. Мне нравилось слушать истории о том, что происходило, когда людям вручали подарочные корзины с едой. Многие плакали. А один полицейский как-то сказал:
– Такое чувство, что они никогда раньше индейки не видели.
Мне нравилось собирать корзины. Меня переполняла эйфория, длившаяся несколько дней, а то и недель. Это было то же ощущение, какое возникало, когда я практиковал очищение разума. Приемы Рут стали неотъемлемой частью моей повседневной жизни. Я никому о них не рассказывал, однако каждое утро и каждый вечер неизменно расслаблял тело, успокаивал разум и представлял, чего хочу от жизни и кем стану, когда вырасту. Я не раскрывал сердце. Это упражнение казалось мне слишком сложным. Было сложно любить себя, ведь я считал, будто сам виноват в том, что у меня такая жизнь. Кроме того, я не умел дарить беззаветную любовь и сострадание себе и окружающим. Особенно тем, кто, как я думал, пренебрегал мной или плохо ко мне относился.
